Террикон в зоне поражения

На перекрёстке огнями святого Эльма блуждают огоньки сигарет. Голоса звучат так же отчётливо, как и вырезанные на снегу силуэты мужчин. Их трое - Толик Кудлатый, мужик до чрезвычайности ядовитый, его ближайший сосед Жора, чью душевную броню не могут пробить даже самые изощрённые шпильки и отставной подводник Степаныч. Последний известен способностью напиться в компании до бесчувствия и при этом не проронить ни единого слова.

- Просим к нашему шалашу, - от имени присутствующих приглашает меня Жора. - Где трое, там и четвёртому чарка найдётся.

- Уксуса, который на халяву сладок, - выплескивает дозу яда Кудлатый.

- Глохни, - советует приятелю Жора. - Наш сосед не из тех, кто на хвост падает. И вообще, нечего собачиться. Особенно если учесть, что старому году жить осталось не более часа.

- А нам, - остаётся верным себе Кудлатый, - может быть, и того меньше. Уцелеет лишь тот, кто вовремя сдрыснул из нашего городишка... Потрудись, Жорик, шеей, сосчитай освещённые окна... Твои, мои, Степаныча, да ещё журналиста... Сегодня день вывозки мусора, среда. Обычно тракторная тележка с шапкой загружена, а тут и на треть не заполнили.

- Выбрасывать нечего, да и некому...

Развить мысль Жоре не дали. За дальней околицей, на линии боевого соприкосновения, раздался хлопок и в свете лунного ореола быстрой щучкой скользнула мина. Она ударила под основание заброшенного террикона и потревоженное ею эхо вместе с осколками пронеслось над белыми крышами.

- Ну вот, - огорчился Жора, - получи, мужики, новогодний гостинец... Сейчас моя старуха, поди, подготавливает внука к эвакуации в подвал. Пойти, напомнить кошёлке, чтобы горшок не забыла захватить?...

- Горшок-то зачем? - полюбопытствовал Кудлатый.- Или у внучка от бомбардировки медвежья хворь проявляется?

- Объелся бедолага, - объяснил Жора. - Сегодня с внучком ездили на ту сторону... Так ему на блокпосту преподнесли ящик всяких конфет. Он на заднем сиденье полчаса шуршал обёртками...

- Выходит, он у тебя тоже любит халяву... Хоть одну конфетку из целого ящика бабке довезли?

- Довезли. Мало того, служивый на следующем блокпосту заглянул в салон, и... тоже добрый человек, приволок из землянки целую торбу мандаринок: «Кушай, - говорит внучку. - У меня двое таких, как ты, спиногрызов».

Отстрелялись по нужному месту

- Ты гляди, - ткнул потухшей сигаретой в сторону террикона, где мерцал расплывчатый овал, Кудлатый. - Гореть, вроде, нечему, а оно горит. Похоже, напалмом решили народ попотчевать...

Но народ, слушая тишину, безмолвствовал. Правда, отставной подводник попытался что-то произнести вслух, но расщедрился лишь на неопределённый жест перевязанной ладонью левой руки, что должно означать высшую степень негодования.

- Никак Степаныч под бомбёжкой побывал? - спрашиваю Жору.

- Вроде того ... Пошёл, значит, наш великий молчальник в гальюн... Так на флоте нужное место называют... Уселся, по обычаю, орлом, левой рукой за косяк держится. Ну, дверь от взрывной волны и поехала. Да Степанычу по пальцам.

- Это он сам тебе рассказал? - засомневался Кудлатый.

Жена его по секрету моей старухе шепнула. А ещё она призналась, что Степаныч скоро семью по миру пустит. Ты, Кудлатый, чем, к примеру при обстреле нервишки утешаешь? Барбовалом и новопасситом?... А твой кореш продукцией бабки Харахонихи. Только начнут палить, он сразу на «точку». Выдует поллитровку под «яблочко» и - в солому до утра. Не так ли, Степаныч?

Бывший подводник в ответ изобразил забинтованной рукой подтверждение, а здоровой извлёк из кармана куртки похожую на подкалиберный снаряд поллитровку.

- А ещё читал о раненом чудаке, - продолжил Жора, - который приводит нервы в меридиан вышиванием.

- Все мы, - молвил Кудлатый, - скоро будем вышивать гладью и бисером. А чаще - крестиком. Если, конечно, санитары в психушке освободят смирительные рубашки... Ты чё, Степаныч? Никак выпить предлагаешь. Из горла, на перекрёстке? Ну, так тому и быть... Прошу поднять символические бокалы за мирное небо над головой... Желали этого и прежде, но истинный смысл познали только сейчас.

Луны хлебный каравай

Крепкие всё-таки мужики, мои соседи. Даже привычное к экзотическим напиткам журналистское брюхо наотрез отказалось пропустить вовнутрь продукцию бабки Харахонихи, а они под «яблочко», то есть натощак, в два захода опустошили похожую на подкалиберный cнаряд бутылку.

- Знаете что, - обратился я к мужикам, - пойдёмте ко мне, проведём старый год как полагается.

- Я - пас, - отказался Жора. - Возле твоего дома фонарь. Его и без бинокля из окопов видать. Моя бабка, как бомбить начинают, свет в туалете вырубает.

- Снаряды, что, - хихикнул Кудлатый, - вам с бабкой вроде ночных бабочек, на свет летят?

- Фонарь выключу, коль смущает... Короче, темноту гарантирую. А под елью во дворе столик, холодец, чесночную колбасу и огурчики с укропом, дубовыми листьями.

- Осталось только на луну маскировочную сеть набросить, - съязвил Кудлатый. - А ты, Степаныч, часом не к Харахонихе разогнался? Тормозни. Я в люди тоже не с пустыми карманами вышел. Да и у журналиста, думаю, к чесночной колбасе что-нибудь поострее найдётся.

- Уговорили, - согласился Жора. - Но только по-быстрому, чтобы без четверти двенадцать дома быть.

- Будешь, - пообещал Кудлатый, вытирая ладони снегом. - Если на перекрёстке с миной не поцелуешься.

- Ну, гад, накаркал! - взвыл Жора. - Опять миномёты на линии фронта пукать начали. Падай в снег, мужики!

Десяток мин, перечеркнув ночное светило, до основания потрясли заброшенный террикон. И сразу же за околицей заполошно взлаял автоматический гранатомёт. Его поддержали крупнокалиберные пулемёты, ударили скорострелки боевых машин пехоты и по всей округе заголосили дворовые псы. Они так гремели о мёрзлую землю цепями, что горняцкий городок обрёл некое сходство с тюремным двором, по которому бегом передвигаются кандальники-заключённые.

Переждав обстрел, установили под елью-подростком садовый столик. Имелось на нем всё, что может позволить себе под Новый год оказавшийся в зоне боевых действий человек. Было даже то, чем великий молчальник Степанович приспособился изгонять ежевечерний стресс.

Но властвовал над чесночной колбасой и усыпанными венчиками укропа огурчиками дух хлеба. Казалось, запах исходил от самой луны, которая в ту новогоднюю ночь была удивительно похожа на вынутый из печи пшеничный каравай.