- Дед! Деда!

Мальчик вихрастой пулей влетел во двор, ловко перепрыгнув через кинувшегося под ноги Каштана. огляделся по сторонам и рванул на звуки музыки:

- Дай еще яечек!

Шкатулочная крашенка

Леонид Алексеевич скорее догадался, чем услышал, о чем шумит пятилетний внук. Он приглушил приемник, в котором Ротару распевала на весь двор «Хуторянку», посунулся по лавке и встал из-за стола, раскинутого под только-только расцветшей вишней. Початая бутыль наливки зашаталась, позвякивая о тарелку с кусками хлеба и сала, щедро намазанного горчицей. Но не упала. Остальное сын с невесткой, заглянувшие ранним утром, чтобы похристосоваться (а заодно забросить Никодима, которого решили не брать на пикник, куда выезжали с друзьями), уже прибрали.

- А где ж тот десяток, что я тебе давал? - насупил густые, словно папиросным пеплом, притрушенные сединой брови дед. И тут же усмехнулся:

- Проиграл, что ли?

- Ага...

Никодим нетерпеливо теребил рубаху. Он был абсолютно не огорчен проигрышем. Просто хотел постукаться еще. Время поджимало: ребята сказали, что долго ждать не станут - они собирались махнуть на ставок. А дед чего-то тянул.

- И кто ж тебя без крашенок оставил? - поинтересовался Леонид Алексеевич, направляясь к крану, знаком вопроса торчавшему из земли.

- Сёмка, - шморгнул носом внук, отпрыгивая от брызг, которыми отец его отца щедро орошал всё в радиусе двух метров. - У него яйца здоровущие, он ими всех перецокал... Деда, дай скорей, а то они разбегутся - с кем я стукаться буду?

- А я тебе что, не соперник?

- Не-а! - покачал головой Никодим. И бесхитростно пояснил:

- Ты поддаешься.

- А коль не буду?

- Так это же получится, что мы нашими же яйцами наши бьем. Неинтересно!

- И то верно, - согласился дед. - Ну, погодь тут, я споро.

Он вошел в дом, построенный полвека назад своими руками. Прохлада комнат приятно контрастировала с улицей, раскочегаренной не по-апрельски ярым солнцем. Проходя через зал, встретился глазами с покойной супругой, Антониной Никодимовной, большое фото которой стояло на серванте. В честь ее отца, героя войны и труда, и назвали внучонка.

Вздохнул. Слишком глубоко, так что закашлялся - до грохота в груди и звона бокалов в серванте. Подошел к столу, посреди которого стояла корзина, заботливо накрытая вышитой салфеткой. Аккуратно извлек пяток яиц, с наслаждением вдохнув аромат пасхи, принесенной утром не-весткой. Эх, хорошая девка досталась сыну - красавица, да еще и умелица! Такой же была его Антонинушка.

Крутнув одну за другой все пять крашенок, Леонид Алексеевич подождал, пока остановятся, а потом, вспомнив что-то, по-мальчишечьи ухмыльнулся и полез в шкаф. Там, среди шапок такого фасона, что их брезговала кушать современная моль, стояла шкатулка, которую он называл «моя память». В ней - стопочка перетянутых толстой резинкой фотокарточек и писем, мамино колечко, пуговица от шинели отца. Прочие вещицы, мало что значащие для других, но очень дорогие ему. Среди них - деревянное, украшенное узором из красных линий, желтых волн и синих треугольников яйцо. То самое, что давным-давно сделал сам - обидчикам на посрамление.

- Семка, говоришь... - бормотал он, складывая шесть яиц (одно - с сюрпризом!) в ситцевый мешочек. - Знаем мы этого Семку и род его косыринский. Хитруганы - поискать. Покрасят утиные яйца - и собирают в Светлое Воскресение дань со всей округи. Еще дед его, когда сопляком был, меня так дурил. До поры до времени.

...Никодим истомился. Но без просу в дом ходить было не велено, так что ничего не оставалось, как ждать. Когда Леонид Алексеевич наконец появился на крыльце, внук аж подпрыгнул:

- Ну, деда! Ну что ж так долго?!

- Дак это, я тебе волшебное яйцо искал, - оправдался дед, подавая мальцу мешочек. - Ты его сразу признаешь: оно чутку меньше остальных, зато заговоренное - ни одно другое победить его не сможет.

- Да ну? - глаза Никодима округлились, а руки уже нащупали «волшебство». Вынул, залюбовался:

- Красивое...

- Беги давай, потом насмотришься. А то Семка смотается, наказать его не успеешь...

И мальчик побежал. Опять легко перелетел через весело потявкивающего лохматика-Каштана, брякнул калиткой и - скорей, скорей! - на поляну с деревцами-райками, где уже начали расходиться участники яичных боев.

Пыточный вечер

- Ты кушай, внучек, кушай!

Баба Зина, как всегда, суетилась. То и дело вскакивала из-за стола, взмахивая полными белыми руками. Причитала, что забыла то или сё. И несла это «то-сё», пытаясь пристроить на и так постанывающий под тяжестью тарелок, салатниц, блюд и бутылок стол.

- Ба, я больше не могу! Нет, правда, не могу...

- А пирожочки с печенкой и яйцами? А салатик новый? А биточки?

- Всё, всё пробовал! Да и говорил уже, чувствую себя не очень... Я вот компотика лучше выпью. Ничего вкуснее твоего клубничного в жизни не пробовал!

Никодим булькнул рубиновый компот с плавающими в нем мохнатыми ягодами в пузатый бокал.

- Ты ж с пасочкой, с пасочкой! - уже приплясывала рядом бабушка с солидным куском.

Он отрицательно замотал головой. Зинаида Петровна отошла, качая головой, свежепокрашенной в цвет компота:

- Совсем ты себя, внучек, загнал учебой, девками да переездами. Дался тебе тот Донецк с его универ... ситетами! У нас в Димитрове, что ль, нельзя было дело по душе найти?

- Ма, я тебе второй год твержу - его не оплакивать, за него радоваться надо! - мама Никодима приобняла Зинаиду Петровну, чмокнув в пахнущую ванилью щеку.

- Чему радоваться? - ворчала бабушка. - Парень весь высох, только глаза да чуб остались.

- Оставьте вы его в покое, - вступился отец.

- Никодим же сказал, что приболел малость, - поддержал дед Трофим.

...Когда шли домой, оказалось, что - не малость. Круги, периодических мелькающие в глазах уже неделю, теперь крутились почти без перерыва, боль в районе пупка царапала всё жестче.

Из больницы, куда родители буквально заволокли Никодима, его уже не выпустили.

- У парня - внутреннее кровотечение! - заявил дежурный врач, к счастью, оказавшийся, несмотря на праздник, не только на месте, но и трезвым. - Похоже, у него прободилась язва.

- Кто... пробудился? - еле слышно спросила мать.

- Язва!

- Откуда? У него же не было... Ничего.

- Студент? - врач уже обращался к отцу. Над мамой, которая, казалось, вот-вот потеряет сознание, хлопотала медсестра.

- Угму, - ответил тот и полез за сигаретой.

- Тогда всё понятно: недоед, недосып, нервотреп, - констатировал врач. И погрозил родителю пациента, хлопающему по карманам в поисках спичек:

- Не здесь!

...Тот пасхальный вечер Никодим запомнил навсегда. И окрестил пыточным. Ох и промывали его! Во все дырки... И ладно бы старушки какие - молодая девочка-медсестричка.

- О, так ты и лучок молоденький ел? И почем он нынче? - не столько стебалась, сколько старалась отвлечь его от болезненных ощущений Галочка, поигрывая шлангом.

- С чем, с чем, говоришь, были пирожки? - интересовалась час спустя во время очередного «очищения».

Коечное свидание

К счастью, обошлось без операции. Никодима промыли, присоединили к капельнице, искололи. На живот плюхнули грелку со льдом.

А через пару дней - сразу после того, как дозвонилась до его родителей и узнала, что случилось, - примчалась Яна. Его донецкое солнышко, синеглазая радость.

- Ах ты дубинушка моя раскудрявая, - глотая слезы, шептала она, невесомо присев на край койки. И гладила, гладила его густые смоляные волосы:

- Я же тебе говорила - проверься, я же тебе говорила - не тяни...

- Ну вот, проверился, - попытался пошутить он.

- «Проверился», - перекривила она. И легонько стукнула его кулачком по заросшему щетиной подбородку. - Почему не бреешься?

- Не для кого было...

- А медсестрички?

- Они меня и такого любят.

На этот раз она стукнула посильнее.

- Угораздило же тебя, - вздохнула Яна, прижимаясь щекой к его - небритой, но такой родной.

- Ничего, - он закрыл глаза, одурманенный ее запахом - самым лучшим в мире. - Зато в армию теперь не возьмут.

- Ну прям сплошной позитив! - фыркнула она. - И медсестрички тебя тут любят, и служба тебе не светит.

- Не говори, - поддержал он ее тон. - Везунчик я.

Они еще немного поболтали, не обращая внимания на других больных. Которые, впрочем, тоже усиленно делали вид, что не замечают купающихся друг в друге ребят.

Когда уже распрощались, Никодим придержал ее за руку:

- У меня для тебя есть кое-что...

И протянул красиво расписанное пасхальное яйцо. Почти настоящее.

- Это дед покойный сделал. Отца отец. Специально для меня.

- Красивое...

- Я тоже так когда-то сказал... Но то было другое яйцо. Я благодаря ему всех пацанов «перестукал». - Никодим улыбнулся, вспоминая лицо Семки, чья утиная хитрость нарвалась на деревянную.

- Но и это - с секретом. Разгадаешь его, когда вернешься в Донецк. Не раньше. Обещаешь?

- Д-да...

*     *     *

Через десять минут раскрасневшаяся и зареванная Яна влетела в палату.

- Обманщица, - нежно улыбнулся Никодим, увидев в ее руках две половинки яйца.

Желтокосо-синеглазый вихрь подлетел к его койке, опустился на нее - уже не так невесомо, как час назад - и заявил:

- Ты должен сам это сказать. И сам надеть.

- Конечно....

Он взял из углубления внутри яйца кольцо Антонины Никодимовны и сказал то, что давно хотел, но никак не решался:

- Выходи за меня!