Осиротевшая «тарзанка»

Грустное зрелище - дряблая из-за недостатка воздуха надувная лодка и переставший пахнуть бензином мотор, который чем-то напоминает укутанную истлевшим тряпьём мумию египетского фараона. Я вытаскиваю бедолагу из лодочного гаража, сдираю с него пыльный кокон и наливаю водой двухсотлитровую бочку.

Но мотор заводится лишь с третьей попытки, а в голосе слышится явное недоумение. Это всё равно, что заставить оперного тенора исполнять арию Ленского в тесном чулане. Только я ничего иного пока не могу предложить железному скитальцу речных плес.

Война - малоподходящее время для продолжения откладываемой второй сезон экспедиции по изучению кальмиусских островов. Берега главной водной артерии Донбасса сегодня обживают не рыбаки с охотниками, а танкисты, снайперы, сапёры и прочие представители враждующих сторон. Думаю, от злости («Гляди, пёс какой-то на лодочке катается»), или же просто со скуки продырявят пулей лодочный борт, а потом долго будут хохотать, глядя, как «пёс» грязной улиткой выползает на отмель.

Поэтому мне приходится ограничивать себя пешими прогулками по речному берегу. Да и то, если они не ощетинились стволами базук и металлическими штырями с многообещающей литерой «М».

Относительно безопасным считается Кальмиус в верхнем течении, от Придорожного до Старой Ласпы. А дальше уже начинается проложенная точно по стрежню линия фронта. По рассказам изредка бывающих там лесоводов, речные плеса, где табунились отлетающие на юг кряковые, сегодня мертвы, как зеркала в покинутом доме, а прибрежные холмы заставлены кротовинами огневых точек.

Впрочем, и в верхнем течении река перестала быть местом отдохновения для души и тела. Рыбацкие тропинки совершенно растворились в окоченевшей траве, бельмами затянулись кострища, только одинокая «тарзанка» продолжает раскачиваться над опустевшим урезом, словно петля, на которой удавилось лето.

Осиротевшая «Тарзанка».

Точно такой же занозой, как брошенная «тарзанка», мне кажется рёв заневоленного в бочке с водой лодочного мотора. Я вполне разделяю его возмущение. Но, увы, нет нам хода к речным плесам, которые сегодня стороной обходят зверь, птица и человек.

Горькая рыбёшка

У сельских кошек страдная пора. За какой-то месяц так отъели холки, что трещат антиблошинные ошейники. Но караваны мышек на маршруте поле - человеческое жильё не иссякают. Брось за калитку камень - обязательно угодишь в грызуна.

Довольно редкую ситуацию в мире братьев меньших отставной механизатор Иван Евсеевич объясняет примерно так:

- Ещё мой дед говорил, что нашествие мышей - к войне, голодомору или другой напасти.

У кошек - страдная пора.

Свои толкования происходящего наш штатный консультант, биолог с европейским именем Виктор Сиренко, строит на сугубо научной основе:

- Минувший сезон тоже оказался «урожайным» на непрошенных гостей сельского дома. Вызвано это благоприятной кормовой базой. Как известно, примерно пятая часть хлебной нивы и посевов подсолнечника по причине боевых действий осыпалась на корню. Практически повсеместно исчезли с полей и пастбищ стада. Кстати, чтобы ты знал: нет зверя опаснее для нашей фауны, нежели собаки пастухов. Что коровы с овцами не затопчут, то они подберут. Зайчат, птенцов, грызунов. Я, конечно, допускаю, что братья меньшие наделены способностью предугадывать землетрясения, наводнения и прочие явления, а вариант войны не может предусмотреть провидец и маг.

Впрочем, данная версия Ивану Евсеевичу показалась малоубедительной:

- В таком случае, - рассердился отставной механизатор, - пусть ваш учёный консультант объяснит ещё одно нашествие, на этот раз - горчака. Водится в прудах и речках такая рыбка размером с детский мизинец. Обычно встречается редко, по словам того же деда. Но в голодовки тридцать третьего, сорок седьмого, а так же в Великую Отечественную войну от горчака плотины ломились. Многие семьи им только и спаслись от лютой смерти.

Рыбка - горчак.

Гневный монолог Ивана Евсеевича я не стал переадресовывать учёному мужу. Всё-таки он специалист сухопутной живности. А потом, не так уж ошибся предок сельского механизатора, который сумел нащупать связующую нить между поведением самых мелких собратьев наших, войнами и голодовками.

Осенняя ягодка

Природа предусмотрительна даже в мелочах. Ну, что такое, скажите на милость, листья? Умерший наряд лета, мусор? Ничего подобного. Ни одно уважающее себя деревцо не станет разбрасываться ими, а, наоборот, бережно ссыплет под «ноги», прикрыв питающие его корни.

Защита, разумеется, слабенькая, но в лютый мороз даже она - великое благо. И ещё, под листьями, помимо вредителей, находят приют червяки и прочая землеройная живность.

Жаль, что эту простую вещь отказываются признавать неразумные люди. Сгребут подчистую всё до единого листика, да и соорудят из них небесную коптильню - костёр. А дереву с червячками хоть пропадай в малоснежную зиму.

Хорошо, хоть в лесу никто не зарится на персональную собственность ясеней и клёнов. Ложатся листик на листик, а под занавес осени образуется ковёр, податливее которого может быть только ковыльная степь. И ещё в лесу держится оглушающий шорох. Такой обычно сопутствует ледоставу, только этот мягче и умиротворённее.

На самой опушке, где огни листопада перекликаются с посевами озимой ржи, алый автомобиль, облитый фиолетовым куст тёрна и молодая женщина. Она вписывается в панораму осени так же естественно, как и лёгкое облачко над её головой.

Молодка, к счастью, меня не замечает, а я при помощи линз дальнобойного телевика могу рассмотреть даже серёжку в мочке её правого уха. Вообще-то, подглядывать некрасиво, но очень уж славно смотрится дамочка. Она так увлечённо лакомится тёрном, что я за сотню шагов ощущаю вкус лесной ягоды, которая особенно ароматной становится лишь в период листопада.

Так и человек. Как ни ярок он в пору цветущей молодости, но лишь осенняя пора способна придать чертам лица его изысканную завершённость.

Осенняя ягодка.

Чёрный дождь под Свистунами

Дожди можно коллекционировать, как и отчеканенные в единственном экземпляре монеты. Если порыться в копилке памяти, там обязательно сверкнёт серебро обрушивающихся в пролив Лаперуза ливней, тропические шквалы экваториальной Африки и много «ещё другой, не менее ценной».

Но плотнее всего на душу легли осенние дожди моей малой родины. Они шуршат за оконными стёклами, словно мышки в ворохе обёрточной бумаги. Только внимать им следует не у радиатора отопления.

Лучше всего запеленаться в дождевик и отправиться, куда глаза глядят. Скажем, по отрогам Донецкого кряжа, где течёт река Малая Шишовочка, и дремлет в омуте предзимья хутор Свистуны.

Хотя нет, Свистуны, вернее, холм на юго-западе от него, лучше обойти стороной. В противном случае рискуете, по моему примеру, испортить всю прогулку.

Донецкий кряж хорош для путника тем, что почвы здесь, за исключением приречных пойм, наполовину состоят из песка и гравия. В заросшие целинными травами углы желательно не соваться. Спустя четверть часа окажетесь в положении пловца, который рискнул пересечь издёрганный встречными течениями Босфор.

Так вот, ни в коем случае не поднимайтесь на холм у Свистунов. Уйдёте отсюда с такой горечью в душе, что её не способны загасить даже пара-тройка сигарет. Именно столько я выкурил, глядя на затканный паутиной дождя горельник. Он был чёрен, как душа ограбившего на паперти калеку-нищенку.

Горельник.

Обогнув горельник по периметру и неизвестно зачем сосчитав оставленные снарядами воронки, возвращаюсь к человеческому жилью. Следом за мной крадётся всё тот же тихий дождь, один из дождей моей малой родины, который не грех разместить в копилке памяти на самом приметном месте.