Она распахнула дверь и сердце. Одновременно. Он стоял на лестничной площадке в дурацком санта-клаусовском колпаке, зато в нашенском - до пят - кафтане Деда Мороза. В одной руке - роскошная елка, ствол которой, упершись в соседскую дверь, не выпускает наружу матерящуюся Жанну Амадестовну, обещающую «руки пообрывать музыкантам х..., устроившим, ... концерт посреди ночи». В другой - рюкзак, заменивший традиционный мешок.

Увидев ее, уронил всё на пол. Успел сделать лишь один шаг, а на втором Алиса уже висела у него на шее, целуя-целуя-целуя эти полные любви карие глаза.

...По ступенькам, весело бренча, прыгали чайник и сковорода.

Гонг детства, гонг сердца

«Бо-у-у-ум! Бо-у-у-ум! Дрязг!!!». Андрей отсигналил договоренные три раза. До боли в глазах всмотрелся в Алискины окна. Занавески были мертвы. Не дышали. Не дрожали. Тогда он зажмурился и прислушался. Сквозь жужжание пчел и стрекот кузнечиков, скрип калиток по улице и ленивый лай разморенных полуденным солнцем собак услышал ее шаги. Шлеп-шлеп, скок-скок - босиком, да по деревянным ступенькам.

«Три, два, один»,  - прошептал он. И просчитался. Она появилась на «минус пятнадцать», ослепив его салатным платьицем в желтых одуванчиках. Словно букет цветов выпрыгнул из вазы резного домика и полетел к нему, гонимый ветром лета,  детства и доселе незнакомого чувства,  щекочущего нос и царапающего сердце.

Пока добежала, он уже упаковал «гонг» (старый чайник и сковороду, которые, в зависимости от места соприкосновения, издавали звуки различной тональности) в рюкзак. Выпрямился как раз вовремя, чтобы получить удар в грудь двумя ладошками. От неожиданности не успел сгруппироваться и брякнулся на землю. Рассерженное выражение ее лица сменилось сначала испугом,  а потом,  видя,  что с ним всё в порядке,  весельем. Оно потекло от уголков рта к загорелым щекам, просочилось в темно-синие глаза и задрожало на кончиках каштановых кос. «Ха-ха-ха!» - залилась Алиса и даже присела, чтобы не рухнуть рядом с ним от волны смеха,  накрывшей ее с головой. И таки рухнула,  когда Андрей, поднявшись, недовольно буркнул: «Ты чего бодаешься?».

«Ру... Руками не бодаются», - пискнула она, борясь со смехом и безнадежно ему проигрывая. Успокоившись, набросилась опять. Но уже без толканья, словами: «Я кому говорила,  чтоб сегодня не гремел?  Я кого предупреждала, что дед тяжело заболел. Ты что,  забыл?!»

По его потупленному взору и молчанию поняла - забыл.

- Ладно, пошли, - смилостивилась. И двинула в сторону речки.

- А дед как же?  - он пристроился рядом, искоса поглядывая на ее курносую физиономию.

- Бабуля договорилась с соседом, они полчаса назад уехали в райцентр. Будут в больницу класть. Совсем плох дед... - Алиса замедлила шаг. А потом резко сорвалась и тонконогим цветком понеслась к реке. - Догоня-а-ай!

Андрей неуклюже потюхал следом, грохоча рюкзаком и щурясь от яркого солнца, вспыхивающего огоньками на ее цветастом платье...

Вдоволь накупавшись и напрыгавшись с тарзанки, притороченной к старой, но крепкой иве, которая помнит детский визг их предков, Алиса и Андрей ушли рыбачить вверх по реке. Он смотался домой за удочками, она к себе - проверить,  не приехала ли бабушка. Не приехала...

Жарили на костерке рыбу, пили обалденный чай из сушеной малины вперемешку с кусочками душистых еловых веток и мяты. Потом сполоснули части универсального «гонга» и опять купались - до одури.

Ужинали на Алисином крыльце, заляпав его и себя смородиной, которой мама Андрея начинила блины... Бабушка вернулась около полуночи, измотанная,  но довольная: деду сразу сделали операцию,  к счастью,  успешно.

Когда «досвиданькались»,  Андрей не выдержал и чмокнул Алису в щеку. Она не взбрыкнула, но и не ответила.

Бракованный Вася

«Достал ты меня, сволочь!» - хлопнула она крышкой пианино. Да так резко, что Василий еле успел отдернуть руку, а полуголая студентка,  которой он якобы давал уроки, чуть не грохнулась в обморок. Алиса белой тенью скользнула к двери,  полоснув по носу своим абрикосово-сиреневым запахом,  и бахнула ею еще сильнее, чем крышкой. Стены вздрогнули,  и с одной сорвалась детская фотография, на которой девочка в желтом платье сливается с одуванчиковым полем. Но долететь до пола не успела - Васин ботинок поймал ее раньше, разнеся рамку вдребезги.

«Дура! Дура! Дура!!!» - твердила Алиса,  отстукивая каблучками последние строки этой части своей жизни. Выскочила на улицу, глубоко вдохнула... и закашлялась от едкого дыма, поднимающегося из лиственной кучи. «Гады, ведь знают же, что нельзя», - ругнула она поджигателей. Чихнула и прошелестела по осеннему ковру в соседний подъезд к подруге Машке.

Успокоилась лишь после третьей чашки кофе, в каждую из которых душка-Машка щедро лила коньяк. Сидели в зале: Алиса, закутавшись по уши в плед, оккупировала кресло, хозяйка квартиры устроилась на видавшем виды пуфике. Между подругами - стеклянный столик с чайником, бутылкой и тремя печеньицами в хрустальной вазочке.

Мудрая Машка долго молчала, давая Алисе переварить очередную васькину подлоту и приготовить контрнаступление. Но та,  похоже,  наконец  поняла, что этой войне без победителей пора положить конец.

«Любовь здесь больше не живет?»,  - вопросительно промурлыкала Мария кусочек запыленной песни Влада Сташевского.

«Угу», - невнятно согласилась Алиса. И добавила для окончательной ясности: «Да пошел он!»

И таки выставила этого чудака на букву «м» из своей квартиры и жизни. После трех лет брака, на протяжении которых горе-композитор Вася только и делал, что прожигал ее деньги (а доставались они молодой, но перспективной рекламной агентше нелегко) да гулял налево,  каясь после очередного выплывшего наружу адюльтера, как редкий грешник накануне Страшного суда.

Почему она столько тянула с разрывом,  Алиса сама толком не знала. Василий был, безусловно, хорош собой (в постели включительно), благовоспитан, эрудирован и остро-умен. Но в то же время ленив, брехлив и ненадежен. «Симпатичный паразит», - охарактеризовала его как-то Машка. В самую точку!

Алиса встретила его на празднике, который закатили Андреевы предки по случаю поступления сына в универ. Для сельского паренька это было событием, и она, проводившая летние каникулы у бабушки с дедушкой,  живших по соседству с родителями парня,  бросившего в десять лет свое сердце к ее ногам,  как никто понимала это. Равно как и то, почему он выбрал для поступления вуз именно в ее городе. Вот только ответить Андрею она ничем не могла. Он нравился Алисе - неуклюжий,  вечно лохматый,  сильный с другими и слабеющий,   лишь поймает на себе знакомый с детства синий взгляд. Нравился,  но не больше. А ей так хотелось именно чего-то большего.

За широко раскинутыми во дворе столами троюродный брат Андрея,  студент  консерватории Василий выделялся, как черная овца в белой отаре. Когда увидела его - в стильном сером костюме под цвет глаз, бежевой рубашке с изящно повязанным кремовым галстуком и небрежной ухмылкой тонкогубого рта - почувствовала, как по телу, сразу во все стороны, брызнули маленькие мурашки. «Как в муравейник попала»,  - проскрежетала рассудительная часть девушки. «Похоже, нам вкололи дозу любви»,  - шепнула романтическая. Алиса согласилась со второй. И промыкалась три года свиданий и столько же - брака.

Предновогоднее дежа вю

Развод стоил ей немало нервов и денег,  зато подарил давно забытое ощущение свободы. Такое,  как полет на тарзанке над речной прохладой, прыганье с крыши в стога сена, костерковый чай и картоха из золы. Она ловила губами снежинки,  сжигая их этими поцелуями, беспечно скользила по раскатанным ребятней змейкам льда, ходила с Машкой по кафешкам «пострелять глазками» и даже - в кои-то веки - выбралась в театр.

В двухкомнатной хрущевской квартирушке, которую экс-супруг пытался отсудить, да только фиг ему,  иждивенцу, стало куда просторнее после того, как вместе с Васей исчез его солидный гардероб и гроб-пианино. Алиса собиралась завтра купить елку, пока же развесила над потолком гирлянды, нарисовала на стеклах узоры, глядя на которые мороз лишь досадливо крякнул: «Эх, мне бы так...». Накупила гору подарков и, не доверяя никому таинство их упаковки, занялась этим сама. Ей было прелесть как хорошо! И ужас как плохо...

Глядя на «одуванчиковое» фото (переехавшее в новую рамку, оно заняло старое место на стене),  Алиса вспоминала пронизанные солнцем, смехом и светом Андрюшкиной любви годы отрочества. Когда весь мир был перед ними - простой и понятный, как падение солнца за реку и его подъем с противоположной стороны, из-за верхушек жиденького лесочка. Вспоминала глаза юноши, признавшегося ей в любви еще мальчиком. Темно-карие, они просветлели после того,  как она сказала, что выходит замуж за Васю. И Алиса,  которая никогда не отличалась проницательностью,  конечно,  не поняла,  что то растут слезы. Слезы парня, известного всему селу неумением плакать. И когда наткнулся босой пяткой на вилы и пропорол ногу насквозь, и когда в уличной драке ему сломали нос и руку, и даже когда хоронил отца, случайно угодившего под комбайн,  он не проронил ни слезинки. Она тоже их не видела. Потому что поспешила уйти к другому. Поспешила...

Шлеп-шлеп, стук-стук - наперегонки, да по картонной коробке,  в которой лежал приготовленный для мамы верблюжий шарф, затарахтели бисеринки слез. Она повертела головой, стряхивая их (руки были заняты сооружением на презенте праздничного банта),  а потом замерла. Послышалось? Или нет? Отпустила почти законченную розочку-ленточку,   чем та не преминула воспользоваться, распадаясь. Встала. Опять? Быть этого не может! Закрыла глаза,  превратившись в слух. И сквозь жужжание машин на улице (так это еще окна пластиковые!), стрекот телевизора на кухне (выключала его лишь на ночь), скрип дома (ах, эти «акустически безупречные» хрущевки) и лай мыслей в распухающей, как надуваемый шарик,  голове, услышала ЕГО шаги. А потом то самое «Бо-у-у-ум! Бо-у-у-ум! Дрязг!!!».