Это слезы по убиенным

В шахте артемовского завода шампанских вин возле мемориала, открытого двенадцать лет назад, ежегодно собирается митинг-реквием по замурованным  в январе 1942 года более трем тысячам жителей города, большая часть из которых - евреи. Место, куда вмонтирован мемориал, называют «Стеной плача». Из нее всё время сочится вода. А кажется, что слезы по невинно погибшим…

Я даже не думала, что найду очевидцев этой трагедии - уж слишком много времени прошло. Но истории трех артемовцев, чья судьба оказалась связана с шахтной камерой №46, просто потрясли…

Из сообщения начальника полиции безопасности и СД от 6 марта 1942 года: «Зондеркоманда 4-В казнила 1317 человек, из них 1224 еврея. Благодаря этим мерам город Артемовск очищен от евреев… В ходе деятельности айнзеац-команды-5 были расстреляны политические активисты, 144 саботажника и грабителя, а также 1580 евреев. Эта местность полностью свободна от лиц еврейской национальности…»

Актриса верила в немецкую интеллигентность

Самуэлле Ротенберг уже 73 года. Во время оккупации Артемовска ее семья благодаря родственнику отца, служившему в медицинском эшелоне, смогла эвакуироваться в Самарканд. Брат ее мамы, Шмуль Даниман, его жена Ента и дочь Мэра не могли уехать. Мама предлагала взять племянницу с собой - ей тогда исполнилось 15 лет - но Даниманы захотели остаться вместе. Так их и нашли в той адской камере - всех вместе, в обнимку. «Всю свою жизнь моя мама не могла простить себе, что не настояла на том, чтобы Мэрочка поехала с нами - хоть бы ее спасли», - рассказывает Самуэлла Иудовна.

В 1943 году она была еще совсем маленькой. Но навсегда запомнила письмо, которое ее дядя Исаак Кричак прислал из освобожденного Артемовска, куда попал с нашими войсками. «Дорогие мои, мужайтесь. Я вам расскажу, как погибли наши родные…» Восемь человек из его семьи остались в той камере. «Дядя Изя узнал свою маму Анну Ефимовну по платью, а родную сестру Эсфирь - по ярко-рыжим волосам», - не в силах сдержать слез, говорит она. Анна Ефимовна Кричак, известная в городе актриса, не захотела уезжать из родного Артемовска, всё повторяя: «Немцы - интеллигентная нация. Они не будут стрелять в актрису!». Там же родные нашли и жену маминого брата, которая до войны работала педагогом в детском доме.

Их замуровали в шахте

Григорий Матвиенко был средним в своей семье. Незадолго до оккупации города мама родила братика, поэтому эвакуироваться с младенцем на руках семья так и не рискнула. Тем более, отец был на фронте, а главным в семье мужчиной оставался дед Илья Алкон - старик с крутым нравом и твердым решением.

Когда по городу немцы развесили приказ о сборе всех евреев около городской управы с вещами, ключами от квартиры с указанием адреса и едой на сутки, по улице Харьковской потянулась печальная толпа. На тележке везли стариков, на руках несли малышей, женщины плакали, а мужчины беспомощно опускали головы.

Глядя на это, мама Гриши решила бежать. С тремя детьми на руках она пешком добралась до села Красное к дальней родне. Но за укрывательство евреев угрожал расстрел! «Извини, Соня, у нас тоже дети», - и они побрели обратно. Зашли к сестре мужа, остались переночевать. Гришку положили к детям тети Нюси, а мама с восьмилетней дочуркой и трехмесячным младенцем прилегла на диванчике. В эту ночь, по чьему-то доносу, их забрали. А Гришка так и проспал с детворой.

К артемовской Стене плача, как и к иерусалимской, по еврейской традиции люди кладут маленькие камни: «Живым - живое, мертвым - мертвое…»

Утром родные понесли «передачку» к городской управе. Всех прибывших по приказу  заперли в подвале и не разрешали подходить никому близко. Из-за решеток тянулись руки и слышалось: «Пить! Пить!». Женщины и дети бросали снег, чтобы хоть как-то дать им возможность утолить жажду. Через решетку смогла почти полностью просунуться худенькая Гришина сестричка, бабушка была готова вытянуть внучку и бежать от страшного места подальше. Но полицай, заметивший такое, ударил прикладом девушку, забросив ее обратно. Через три дня часть этих измученных людей погрузили в машины и  расстреляли возле песчаных карьеров. Остальных привезли в подземные коридоры к месту казни - камере №46. На них не тратили даже патронов, не травили газом. Затолкали в обширную выработку гипсовой шахты и замуровали выход. Там они просто умирали, погребенные заживо. Еще несколько дней из-за этой стены слышались стоны и плач…

Бабушка Варвара прятала внука полгода: он жил между клеток с кроликами, в сундуке и на антресолях, под кроватями и на чердаке. Но когда заболел крупозным воспалением легких, немецкий врач, квартировавший у них и давно подмечавший его присутствие, вылечил его. «Разные они все были», - вздыхает Григорий Семенович. Потом, за какие-то продукты, один из полицаев сделал бумагу, в которой Гриша уже значился сыном родной сестры отца, а значит, не евреем. И он имел право жить…   

В 1943 году, когда они пришли опознавать погибших, рванувшейся к телу своей дочери бабушке Гриша закричал: «Что ты, у мамы были такие красивые черные волосы! А эта женщина совсем белая!». Откуда же было знать мальчишке, что умирающие на руках у матери дети не только делают седыми волосы, но и разрывают сердце. Там же неподалеку они нашли и деда Илью Алкона, и двух теток, Беллу и Дору. А малышей так и не нашли, и 78-летний Григорий Семенович до сих пор  надеется, что каким-то чудом они все-таки выжили.

Спаслась в кукурузном поле

Эта картина, как символ того страшного времени, осталась в памяти Веры Гомоновой, которой в 1943 году было около пяти лет. Когда немцы осенью спешно уходили из города, они решили поставить перед собой живой щит: из каждого дома выгоняли всех жителей и под конвоем гнали по улицам. Но возле кукурузного поля люди рванули кто куда. «Ксена, беги!», - крикнул кто-то ее маме, которая, схватив малышку, бросилась в кукурузу. Там, под выстрелами, и споткнулась она о тело той женщины с красивой косой, которое так врезалось в ее память. Так маленькая Вера и осталась в живых.

А о том, как из шахты арестованные полицаи выносили тысячи людей, Вера Леонтьевна рассказывала с большим трудом. Погибшие были почти как живые - отсутствие воздуха пощадило их плоть - и застыли в позах, в которых их застала мучительная смерть: дети, уткнувшись в грудь матери, старики, обхватив голову в горьком ожидании смерти.

«Мы жили рядом, я не могла этого не слышать. Несколько дней стоял плач и крик: родные узнавали своих. Некоторых даже оплакивать было некому: они так и лежали всей семьей - от мала до велика». Зиновий Флер, которого в армию провожала большая семья из восьми человек, с войны пришел в пустой дом. Всю свою жизнь он ходил на братскую могилу, чтобы вместе с другими помянуть своих родных. 

Но детская память Веры Леонтьевны хранит и моменты, когда доброта людская спасала и помогала. Ее соседку попросили спрятать девочку, чтобы в случае облавы ее не нашли в доме. Мать даже придумала условный знак: если та выйдет с веревкой, унизанной прищепками, значит - беда, нужно прятаться. Людочку спасли, она стала певицей и на открытии мемориала пела в память обо всех погибших там. И для своей мамы, которая тоже осталась за той стеной.