Восковые капли тяжело падали на пол. На белом, отчищенном перед праздником мраморе распластались тусклые кляксы из воска, обводя медленным хороводом подсвечник с дрожащими огоньками.

Галина погасила свечи, убрала огарки в ящик, обвела цепким взглядом храм. Привычно порадовалась предпраздничному блеску, вздохнула и, повернувшись к иконе Богоматери, осенила себя крестом. «Праздник какой завтра! Чудесный… Чудом осени рабу твою…», - прошептала еле слышно, склонив голову вновь перекрестилась. Входная дверь негромко скрипнула, раздались голоса вошедших, и женщина поспешила навстречу посетителям.

Сочельник

«Хорош на сегодня, - Лёха отложил мастерок, стряхнул с волос белую пыль, выпрямил спину. - Вечером в церковь собрались, служба там будет, воду посвятить, то, сё…». Женька загнул угол распечатанного пакета с цементом, насмешливо хмыкнул: «Ты верующий, оказывается. Не знал». Напарник раздражённо махнул большой рукой, потянул из кармана сигареты. «Достали эти бабы! Что жена, что тёща… Каждый год одно и тоже: воду святить, воду святить! Тащат в храм бутыли пятилитровые. Как к колодцу ходят. И попробуй не пойти с ними - поедом съедят, мол, не помог. Бутыля-то с водой тяжёлые, хоть и со святой».

Женька засмеялся, расправил куртку, неспеша достал шарф. «Ещё скажи, что и в прорубь завтра нырять пойдёшь, - поддразнил товарища. - Чтобы уж всю святость на себя взять. «Пойду! - неожиданно серьёзно сказал Леха. - Я, брат, в проруби с мальства купаюсь. Это отец меня приучил. Он у меня до праздников был охотник. Январь больше всего любил, называл его «светлым» месяцем. Тут, мол, и Рождество, и Крещенье. Я с ним, насчёт января согласен. Весь он - из праздников состоит…».

Женька напарника не слушал. Поскучнев, стал быстро одеваться, обмотал шарф вокруг шеи, кивнул Лехе: «До завтра! Смотри, не простынь в проруби-то. Работы много, один не управлюсь». Повернулся к двери и услышал за спиной Лёхин голос: «Постой, куда летишь? Вместе выйдем! - широкими шагами догнал Женьку, сильно хлопнул по плечу. -  Пошли вместе завтра на речку. Купаться или нет - сам решишь. Зато посмотришь, у нас, я тебе говорю, на Крещенье тут красота. Батюшка настоящий праздник возле речки устраивает - там тебе и песни, и танцы, и чай горячий, и блины, и к блинам». Женька искоса посмотрел на твёрдую закорузлую руку друга, крепко держащую его за плечо, и усмехнулся: «А пошли! Раз уж и «к блинам» будет…».

Нелюбимый месяц

Женька не любил январь. В январе он родился, как раз под Рождество. «Ты прямо как Христос, - сказала ему однажды нянечка в детском доме. - Была б мамка, на Крещенье тебя покрестить снесла. Чтобы всё по Библии было». Нянечка та была толстой, с мягкими, пахнущими хлоркой руками, совсем не злой, просто глупой. Она часто говорила, что своих детей ей «Бог не дал», гладила стриженные макушки и жалобно при этом всхлипывала. Дети её любили, потому что она нередко раздавала угощенья - пирожки или печенье, или конфеты.

В тот день Женька почувствовал к нянечке ненависть такой силы, что во рту горько стало. Он тогда был простывший, и на прогулку вместе с остальными его не взяли. Женька, уткнувшись лбом в стекло, ногтём выцарапывал на замёрзшем окне грузовик, и тут появившаяся за спиной толстуха ему сказала, что он «как Христос». Дело было накануне Женькиного дня рождения, то есть пришлось у неё «к слову».

Тот день рождения был последним, который Женька встретил в детском доме. Потом его перевели в интернат, который находился на другом краю области, в приморском городе. В интернате у их класса были шефы. Они приезжали на праздники, привозили игрушки и всякие вкусные вещи. Приезжали всегда одни и те же. Три тётки с добрыми улыбчивыми лицами и маленький плюгавый мужчина. Мужчина всегда шёл сзади и тащил сумки с подарками.

Шефы приезжали и поздравлять именинников. Раз в месяц они привозили угощенья, как всегда, и подарки для тех, чьи дни рождения приходились на этот месяц. Ребята сдвигали столы в классе, потом все усаживались вокруг, и начиналось пиршество. Именинников поздравляли и воспитательница, и шефы, и одноклассники. Желали, как положено, счастья и здоровья, а ещё - найти маму и папу. Это - заветное желание было у всех них - найти семью и родителей.

Некоторым везло. Их усыновляли, забирали в семьи. Или появлялись родные родители, обычно одни мамы. Женька завидовал и тем, и другим. Завидовал ужасно, глазам становилось горячо от слёз, губы начинали прыгать от огромного желания назвать кого-нибудь мамочкой и этого кого-нибудь обнять. В такие минуты начинало печь родимое пятно. Оно становилось вспухшим, алым, Женька пытался его скрыть, забивался в угол, а щёку жгло… жгло…

«Когда мамка тобой ходила, сильно испугалась, видно, и рукой лицо закрыла. Вот её рука на тебе и отпечаталась. Так бывает, - говорила Женьке давешняя толстуха-нянечка. - Ты на неё не серчай. Не от хорошей жизни, поди, от сына родного отказалась».

Это нянечка уже летом говорила, когда за Женькой приехали из интерната, и он, размазывая по лицу слёзы, собирал свои немногие вещи. Он плакал от страха перед неизвестным, от того, что не хотел уезжать от толстой нянечки, и ещё немного - от боли. Очень сильно горело тогда на его щеке родимое пятно - пять тонких, сложенных вместе пальцев.

Родимое пятно

Галю испугал отец. Он вломился в комнату со звериным рычанием и сжатыми кулаками. Глаза налились кровью, слова вылетали вместе со слюной. Мать пыталась его удержать, а Галя испуганно прижала руку к лицу, защищаясь от удара. Отец - белый от злости - ударил кулаком по столу, чашки, зазвенев, упали на пол, столешница раскололась. Мать уцепилась за его руки, что-то говоря быстро и бессвязно.

Отец замер, медленно обвёл взглядом всю округлившуюся Галину фигуру. «Принесёшь в дом ублюдка, убью! И тебя! И его!» - сказал, хрипло, тяжело дыша. Впился красными глазами в глаза дочери, процедил сквозь стиснутые зубы грязное ругательство, развернулся и вышел, хлопнув дверью так, что задрожали стены.

На следующий день мать увезла Галю к сестре в город. А через две недели, ночью, Галя родила мальчика - доношенного и крепкого. Только никому не нужного…

Мать обо всём договорилась сама, Галя лишь один раз увидела сына, в самый его первый день. Увидела и вскрикнула испуганно: на щёчке у крохи темнело родимое пятно - пальцы крохотной ладони, закрывающей лицо от удара. «Ты отца тогда испугалась, за лицо схватилась, вот у ребёнка след и отпечатался. Так бывает, - мать это ей позже объяснила, когда бумаги были подписаны, они с Галей к дому подъезжали, а младенец остался на государственном обеспечении. - Ты за него не переживай. Усыновят хорошие люди, которые с достатком. Что ты бы ему дать смогла? Без мужа, без денег, сама - пигалица. Один позор был бы, да и всё».

О брошенном сыне Галя не вспоминала долго. Техникум закончила, замуж вышла, и всё бы вроде у неё заладилось, да вот с детьми никак не получалось. «Бесплодная ты что ли?» - с досадой спросил муж, когда они справили десятую годовщину, а ребёночком так и не обзавелись. Вот тут Галя и вспомнила о сыне. «Как это бесплодная…» - начала и сразу же осеклась, поняв, что рассказать мужу ничего не сможет. Рассказывать, впрочем, вскоре стало некому. Муж заявил, что полюбил другую, оформил развод, и, спустя короткое время, в его новом доме зазвучали детские голоса.

А Галя так и осталась одна. Она к тому времени уже поняла, что бесплодье было её наказанием, ходила в церковь и подолгу стояла перед иконой Богоматери. Об ушедшем муже она не грустила, но с каждым днём всё сильнее сжимала сердце чёрная тоска о крохотном мальчике, брошенном ею в роддоме.

Однажды Галя не выдержала. Поехала в роддом, плакала, просила, вымолила адрес детского дома, в который помчалась тут же. Сына там уже давно не было, куда его перевели, заведующая сказать отказалась, окатив Галю ледяным взглядом. В коридоре подошла к ней старая, толстая нянечка, пахнущая хлоркой, и назвала город на берегу моря, в который когда-то увезли мальчишку. «Давно было, считай, лет восемь назад, - сказала нянечка. - Но ты веры не теряй. Ты ищи сына. Очень он хотел, чтобы мамка его нашла…».

С Крещением Господним!

Женька не поверил товарищу, но на следующее утро возле речки на самом деле было весело. От храма, стоящего на холме, спустился батюшка в сопровождении служек. Сверкающий золотом крест он опустил в высеченную во льду прорубь, произнёс молитву, и первые купальщики с гиканьем бросились в ледяную воду. «Нырять будешь? -  раскрасневшийся Лёха накинул на мокрые плечи полотенце. - Нет? Ну ладно, подожди, сейчас оденусь, мы за Крещенье подмахнём слегка».

Женька, улыбаясь, смотрел вокруг. Он никогда не чувствовал на душе такую лёгкость, как сегодня, и мысленно порадовался, что не отказался работать вместе с Лёхой, когда тот предложил на пару «отрихтовать» новострой своего односельчанина: «От города посёлок - всего-ничего, на маршрутке можно доехать. Мужик не жадный, в деньгах не обидит. А ты же по этому делу ПТУ закончил, так что умение есть. Всё равно сидишь зимой без работы…».

«Вот ты где! - Леха, уже одетый, выскочил из тёплой палатки, потащил товарища к ярким павильонам. - Блины здесь вкуснющие, при храме пекут. Начнёшь есть - за уши не оттащишь! Нам с грибами», - обратился к стоящей возле стола женщине в тёмном платье. Та кивнула, улыбнувшись, приподняла крышку кастрюли, от которой шёл густой пар. «С праздником! С Крещением Господним!» - подвинула пластмассовую тарелку с ароматной румяной горкой, подняла светлые глаза на Женьку. Он впился зубами в горячее угощенье и не увидел, как побледнела женщина, как бросила вокруг искательный взгляд, как дотронулась рукой до своего лица, как будто это не у него, а у неё горела на щеке вечная отметина.

«Сынок…, - произнесла тихо, но Женька услышал. - Сыночек… Свершилось…Чудо…».

Она совсем не быстро, как в замедленной съёмке, опускалась на землю. Она падала медленно, но Женька всё равно чуть не опоздал, лишь в последний миг успел и подхватил её на руки, не дав коснуться белого снега. Он был бледный, на щеке горело тёмное пятно, но дрожь в руках исчезла совсем, когда он прижал к себе, удерживая изо всех сил… свою маму.

Марина ЛИТВИНОВА.

Коллаж Татьяны ПЕТРОВОЙ.