«Восточный фарватер» записал истории четырех жительниц поселка Тошковка-1 (в народе — Чихирово), у каждой из которых своя боль и свои надежды.
«Старались жить. И раз в один момент, и нэма ничего»
Пока мы идем к Наталье Весельской, мне рассказывают, что она переселенка из поселка Донецкий, который находится в 20 километрах от Тошковки, но по другую сторону линии разграничения. Я решаю пошутить, мол, «да мы ведь с вами почти земляки, я из Донецка».

«Старались жить. И раз в один момент, и нэма ничего»

Заходим. Спрашиваю у Натальи, откуда она.

— С 29-го блокпоста.

Я теряю дар речи. Милитаризация сознания лишает людей даже привычной самоидентификации.

На кровати в маленькой холодной комнатушке сидит пожилая женщина, у которой еще три года назад было всё, что нужно для счастья.
«Если б я только знала, якый чоловик затияв эту всю войну — у меня б рука не дрогнула!» — твердо говорит она.

Сейчас у Натальи не ладится со здоровьем — пара минут уходит только на перечисление диагнозов.

— Здоровья нэмае, рассчиталась, и живу на 1222 гривны пенсии. Надо пролечиваться, но…

— Пенсии не хватает даже на лекарства?

— Теперь за это и речи вести нельзя.

— А сколько нужно денег, чтобы пролечиться?

— У меня диагнозы нехорошие. И не знаю, какой будет еще один диагноз. Просто не иду в больницу, потому что с финансами уже всё у меня. Но и сейчас надо самое меньшее 6 тысяч.

До февраля 2017-го Наталья работала стволовой поверхности — опускала людей в шахту, но из-за состояния здоровья пришлось уволиться.

«14 лет я проездила на работу за 24 километра. Автобус возил с самого Кировска, через Петроградку (разговорное название поселка Донецкий, производное от старого названия — Петроградско-Донецкий Рудник, — «ВФ»), Желобок, которого сейчас уже нэмае, Голубивку, Новотошковское, Светличное, Нижнее. И так четыре смены. А сейчас шахта под боком — сто метров — а я не могу туда дойти». На стене возле кровати висит карта мира. Цвета давно выцвели, многие границы стерлись, но над одной шестой частью суши все так же нависают четыре буквы — СССР. В углу возле печки, которую Наталья протапливает только на ночь, спит кот Филька.

Николай, муж Натальи, уважительно называл его Филимон Николаевич.

«Не знаю, может нервы, война, но мы сюда переехали, и сразу у него пошло воспаление, силикоз, — вспоминает Наталья. — Превратилось в раковую опухоль. Оперировать его отказывались. Я говорила: „Дайте нам направление — Киев, Харьков". Я ж за своё, что я найду деньги, что я всё продам, что детки помогут. Тогда хирург и терапевт из Кременной прямо мне сказали: „Пойми, не в деньгах дело! Его чтоб оперировать, надо пол грудной клетки выкинуть!". Всего 3,5 сантиметра опухоль была, а превратилась…»

Обезболивающие — трамадол и морфин — пришлось покупать на свои деньги. Гуманитарные организации, к которым женщина обращалась, отвечали, что помогают только продуктами, а врачи сообщили, что бесплатно колоть могут только в больнице, мол, там есть подотчетность.

«Но я посчитала, что дорога в Попасную [райцентр, где нах«Но я посчитала, что дорога в Попасную [райцентр, где находится больница], тормозки и поездки мне обойдутся дороже, чем если я куплю все, что нужно в аптеке», — вздыхает Наталья.

Нынешний свой дом Наталья арендует «за коммуналку». Хозяйку — пожилую женщину, которая там жила раньше, забрал сын.

«Меня пустили сюда за сторожа, еще и собаку два года уже кормлю», — иронизирует женщина.

Дом Весельских в Донецком сейчас понемногу растаскивают.

«Мы уехали 12 ноября 2014 года в час дня при бомбежках, а 13 ноября в 7 утра звонят соседи, говорят: Мы тикаем с улицы, ваш дом разбили ГРАДами, — рассказывает Наталья. — Сейчас я уже ни о чем не жалею, а на тот момент все было жалко — сделали двор, забетонировали площадку под летнюю кухню, туалет и баню новые сделали, поставили загородку для курей. Оставалось перед домом новый забор поставить. Много туда и труда вложено, и денег. Теплый дом был. Держали и утят, и бройлеров, и поросята были когда-то. Старались жить. И раз в один момент, и нэма ничего».

До войны Наталья и Николай жили с 15-летним внуком Владиком, которого пришлось отправить к матери в Тульскую область.

«Он долго плакал, просился обратно: „Бабушка забери, я тут не хочу буть, я тоби буду и огород помогать садить и всэ на свити!" Но теперь я его не потяну, я уже сама калич, хожу на этих ходунках».

Решение отправить внука к матери и отчиму приняли после того, как стало понятно, что война не обойдет поселок стороной.

«Первый обстрел произошел 31 октября [2014-го] в 12..
Перед этим в Донецком только наблюдали, как через поселок летали снаряды — с 29 блокпоста на Кировск и обратно. За день до обстрела в поселок зашли казаки.

«Той власти я никогда не хотила, — причитает женщина. — Я не хотила той власти никогда!»

«Когда я работала, то у меня были 2,5 тысячи зарплаты и пенсия. Муж получал 3000 пенсии и 600 гривен регресса. Чего б и не жить? Уже детки повырастали, но приезжали к нам — я привыкла, что у меня дома народу валом, и как-то всё ладилось. А он все на меня говорил: „Ой, Наташ, всё уже, взяли «семерку», будем с тобой на рыбалку ездить!"».

«Сильнее меня в семье никого нет»

— Наша семья сейчас — это свекровь, наш ребенок и я, — рассказывает Анна Воловодик. — Мы живем на социальные выплаты — переселенческие (1320 грн на меня и ребенка) и детские (860). Бабушка получает минимальную пенсию, хотя проработала так, как положено, полный стаж.

Муж сейчас под следствием — «украл, выпил, в тюрьму», условно говоря. Если его посадят, то я смогу оформить, что мы малоимущие. Ребенка с двух лет я отдам в садик и придется идти на работу — сильнее меня в семье никого нет. Думаю, что я устроюсь на шахту — на выборку или куда-то еще.

Я сама из Алчевска. До войны работала продавцом в небольшом магазине бытовой техники. Тут же в этом магазине подрабатывала, полы мыла — как-то крутилась. И по вечерам мы разносили рекламные буклеты по почтовым ящикам.

Квартиру снимаем за коммуналку. Она принадлежит одному парню, здесь жил его умерший отец. Переселенцев так сейчас пускают, везде такое практикуется.

Здесь мы живем в одной комнате, потому что в остальных холодно. Отапливаем топливными брикетами из семечки, которые нам выдает «Каритас». 43 мешка на сезон. Одного мешка, если такая погода [около 0°C], хватает на два дня. Мужа сейчас нет, пошла в сарай, и сама этот мешок тащу, а что? В качестве гуманитарной помощи хороших мужей не выдают нигде? Жалко…

Всё это «лэ-нэ-рэ» — это все несуразно, неестественно. Я думаю, что в течение лет десяти там не будет нормальной жизни.

Недавно я была там — ездила по поводу наследства. От мамы осталась квартира, но я даже не могу войти в наследство — суды там не работают. Ничего не получилось. Плохо там.

Работы нет никакой — металлургический завод не работает, люди бедствуют. Воду регулярно отключают. Здесь лучше. Всё дороговато, конечно, ну а где оно сейчас дешево?

Тут хоть что-то платят, помогают какой-то гуманитарной помощью, а там мы голодные будем сидеть. У меня сестра на рынке [в Алчевске] торгует женским бельем. Раньше в Харьков ездила, сейчас — в Москву.

Муж мне говорил: если хочешь, я подпишу, езжай в Алчевск. Подпишу — в смысле разрешение на вывоз ребенка заграницу. Я не могу перевезти ребенка в Алчевск без разрешения отца. Получается, что я на своей же родине эмигрант. Ну, так вышло.

Из Алчевска мы уехали в конце весны 2014-го. Еще думали, где жить — там или здесь. Тогда еще не было серьезных [боевых действий], только поставили блокпосты — оккупирование только началось.

В июле 2014-го тут страшное творилось — женщину тогда убило, и я поехала туда, думала, что там безопаснее. Но и там обстреливали, женщина погибла в пятиэтажке. У меня в стекле вот такая дырка, у мамы вообще стекла посыпались. А ее как раз на химию должны были отправлять. И в 2015 году она умерла от рака, 60 лет ей было. Я даже не смогла на похороны попасть.

Мой муж в 2014-м в похоронном бюро работал. В Лисичанске мужчина вышел в магазин, его посекло осколками, и всё. Там все отказывались его хоронить, и вызвали службу из Тошковки. И под бомбами мальчики поехали его хоронить, объезжали какими-то дорогами.

Вчера вечером тоже стреляли, но попадания по селу в последний раз были в 2015 году. Мы тогда жили в частном секторе. Чуть ли ни в чем мать родила — в ночнушках — попрыгали в погреб. А я тогда беременная была, вот с таким пузом.

Когда бомбят, даже на расстоянии, тут гул такой, что тут ходуном ходят окна, стекла дрожат. Бухает — малой боится, не понимает, гром или бомба, сразу бежит ко мне. Я его обняла, взяла на руки, и всё, он уже ничего не боится.

Он у меня с детства очень смелый. Когда мы лежали в больнице с ОРВИ, то я помню, что другие дети по полчаса кричат после укола, а этого я только беру на руки, и он сразу успокаивается.

Такие истории страшные рассказываем, и при том при всём рожаем детей (смеется)!

(Обращаясь к сыну): Будешь фотькаться? Давай тебя начепурим!

«Цены там вообще от самолета»

В хате не слышно, а на улицу выйдешь – слышно, что стреляют. А сердцу ж не прикажешь – телепает во всю. Иногда кажется, что рядышком стреляют. К такому не привыкают!
Люди бегали в бомбоубежище. Я никуда не бегала. У меня муж пролежал 10 лет парализованный, как я его могла бросить. У нас стены в 70 см толщиной, но все равно во время обстрела зеркало слетело со стены, но не разбилось, потому что там было намощено, я себе приготовила постель под стеночкой.
А куда? В погреб – тоже страшно, может привалить. Одежда там висела и до сих пор висит – фуфайки и все прочее, но в погреб надо спускаться по лестнице – в потемках ноги поломаешь… (смеется)
Муж в 2015 году умер, и я на следующий день упала, поломала руку со смещением. Подумала, что хватит, рассчиталась, и уже 2 года не работаю. На шахте проработала с 1970 по 2015 года. Сначала в бухгалтерии, последние 20 лет – в плановом отделе. В том же 2015 году у меня обнаружили онкологию – прооперировали, облучали.
У меня двое сыновей. В одной семье воспитывались, а никакого сравнения между ними нет. Один со мной, но он пьет, в мужа пошел. Работает на полставки в школе разнорабочим: и штукатурит, и туалеты чистит, и подай-принеси, и выгребай-выметай. 42 года ему. Пьет. Второй живет в пятиэтажках, у него своя семья. Работает в шахте подземным рабочим. 46 лет ему, уже до пенсии дорабатывает. Уже и спина сношена.
Один внучок закончил техникум, уехал в Москву. Работы постоянной нет, потому что прописки московской нет. Немножко поработал в «Метрострое», а сейчас стажируется, чтобы что-то продавать. На сигареты зарабатывает и на дорогу – это и все его заработки.
Ко мне почти никто не приходит. Когда было что дать, то ходили, а когда совсем нечего… Сами знаете, какие цены в магазине, что туда и не стоит ходить – кроме хлебушка я не беру ничего.
В среднем за коммуналку плачу 120-150 грн: свет где-то 50-60 грн в месяц выходит, вода – 60. Но экономим – это не то слово. Печку протоплю только вечером. А то кажется, что спина примерзает к кровати. Везде лампочки-экономки, хоть и дорого, за 140 грн последнюю купила.
Я тут хоть гуманитарку получаю какую-то, а там (на неподконтрольной территории, – прим.) нигде ничего. Если у нас тут дают гуманитарку на деток до 3 лет, то там ничего – ни пособия на рождение, никакой гуманитарки на деток. Гуманитарку где-то раз в 2 месяца дают. Но ее надо добавлять – масла когда поллитра, когда литр, сахарку килограммчик, не хватает. Но и за это спасибо. А одежку – что мне там? Мне уже ничего не надо.
Пенсия 1400 грн. На шахте была зарплата 2 тыс. грн. Не платили, задерживали. И то, это я сейчас перешла на группу (оформила II группу инвалидности, – прим.), поэтому пересчитали, а так было 900 грн.
Все мы тут. Сестра – в Лисичанске. Одна – в Луганске сестра. Нас трое у мамы было. Уже 3 года не видимся, и неизвестно когда… По телефону ничего нельзя говорить – сразу связь отключается. Да мы и не говорим ничего. Живы, да и все.
Сестре, которая в Луганске, уже 67 лет. Тяжело ей уже, но она работает. С детьми в спецбольнице. Когда она выходила на пенсию 7 лет назад, то в Пенсионном посмотрели, что по пересчету у нее стаж 75 лет, и говорят: «Вы хорошо выглядите на такой стаж!». Она говорит: «Так мне же 60 год, а не 105» (смеется).
Сюда она ни разу не приезжала, дорого и через Россию, и через Станицу Луганскую. 600-700 грн в одну сторону. А у нее дети – младший еще учится в институте. И совсем маленькие внуки – одному в мае будет 2 годика, второму в августе будет 2 годика. Бабушкина помощь нужна, и она не располагает такими деньгами, чтоб сюда приезжать. Пенсии там один к двум, а цены вообще от самолета.
Но здесь пенсию она не переоформляла. Мы в церковь ходим, Бога боимся. Не занимается она этим, считает нечестным. У нас мама была очень верующая, и мы все трое такие. Отчасти легче – думаешь: может кому-то еще хуже живется, надо помочь (всхлипывает).
Церковь – отдушина для меня. Но хожу только по праздникам, а так в основном лежу, сил нет ни на что. Еще курочек люблю. Здоровый или больной – вставай и корми их. Паси за двором, иначе собаки душат – много у нас бродячих собак.
Цветы выращиваю на улице. Кто-то надавал семян, насадила, и душу радует. Дорогих цветов нет. Любимые цветы – это те, что куры не едят (смеется). Это петушки и ирисы – голландские большущие. И примулы уже цветут, скоро тюльпаны зацветут, нарциссы собрались цвести.
А куры едят коврики – меленькие, розовенькие и всякие разноцветные. Ну и пока цветы не поднимутся, то я их накрываю мисками, тазиками, ведрами, тогда они его не затопчут. Выход-то из любого положения должен быть.
Курочек надо бы как-то огородить, сетка куплена еще три год назад, но недопрошусь, чтобы кто-то из сыновей поставил.

«Дети не должны ничего понимать, они должны жить»

Валентина – депутат поселкового совета. С тем уточнением, что последний созыв здесь избирали еще в 2010 году. 2 года назад в ЦИК посчитали, что проводить здесь выборы небезопасно, поэтому сейчас Тошковкой управляет военно-гражданская администрация.
Валентина просит называть ее волонтером. «Я не разрешаю фотографировать меня и нашу команду – не надо выставлять себя. Мы ничего не можем сделать без тех, кто нам помогает. Просто волонтерская команда. Пусть мы лучше будем в тени, а на виду пусть будут те люди, которые нам помогают», – говорит она.
Сейчас Тошковке помогают многие гуманитарные организации. Но в 2014 году и ситуация была сложнее, и помощи было меньше. «С нашим бывшим мэром поселка мы получили 100 ящиков гуманитарной помощи. Для нашей части поселка я получила 66. Но как их можно разделить?
Подходит ко мне ребенок, которому было годика 2,5 – 3, дергает меня за брюки, и спрашивает:
– Печенье е?
Мама ему:
– Да нас же в списках нет!
А я говорю:
– Е, выбирай!
– А как – там пенсионеры стоят, а тут дите!
Открываем ящик, он берет пакет овсяного печенья – в свое время его и за печенье-то никто не считал! Открывает он эту пачку, дает младшей сестре, которая у мамы на руках сидит, половинку, и говорит:
– Сегодня больше не проси!
Тогда мы с девчонками решили, что такого в нашем поселке никогда не будет!».
Валентина рассказывает и о выездных приемах «Врачей без границ», и о раздаче топливных брикетов, но ее любимая тема – дети. «Взрослым тяжело, но взрослые могут понять, взрослые могут выдержать, но дети не должны ничего понимать, они должны жить, учиться и знать, что помимо родителей они кому-то нужны», – говорит Валентина.
«У нас есть вокальные и танцевальные коллективы, мы ездили с концертом в Кривую Луку (Лиманский р-н, Донецкая обл., – прим). Куда мы только не обращались – к поселковому голове, к шахте, к военным, к волонтерам. Завтра надо выезжать, а сегодня вечером мне звонят девчонки-волонтеры из "Украинских рубежей", и говорят: "Вы едете!". И представьте, к нам в поселок заезжает большой двухэтажный зеленый автобус с шариками. Вы понимаете, что это такое?! И все: "А куда, а зачем?" У нас пятиэтажные дома есть, стояли на всех балконах: "Что за счастье такое к нам пожаловало?!". А наши дети идут и говорят: "Это за нами!" А им от 8 до 12 лет. Выходит водитель и говорит: "Кто на концерт – пожалуйста, но в первую очередь – артисты!". Это было счастье. Мы тогда с нашими девчонками-волонтерами просто плакали. Они нас еще толком не знали, мы их тоже, но кому-то нужна наша боль, кому-то нужны наши дети», – рассказывает волонтер.
Валентина говорит, что в общении местного населения с военными проблем никогда не было. «Военные как-то шли по селу, видят, что дети играются в войнушки, говорят: "Давайте поменяемся, мы вам взрослые автоматы, а вы нам детские!". Дети отвечают: "Нет, если хотите, давайте вместе с нами играть!"», – вспоминает она.