Весну-2014, опьянённую митингами, захватами и запахом первой крови мирных донбассовцев, попавших в политические жернова, которые вскоре переломали тысячи жизней, Владимир почти не заметил. Она прошла для него, как в тумане. 16 февраля он потерял Маришку. Ту, которая почти десять лет назад сказала ему «да», когда он, упав посреди бульвара Пушкина на колени, сделал ей предложение. В небе тогда кувыркались жаворонки, пробегающие по своим делам дончане улыбались, воздух звенел тем особым мартовским звоном, что рождает молодую поросль не только на земле и деревьях, но и внутри нас.

Февральская потеря

С этой весенней свежестью они и жили. Поначалу - не особо комфортно: в двухкомнатной квартире её родителей, где также обитали дед Матвей, кошка Люська и попугай Алёха. Потом, накопив (благо, ему на шахте платили исправно и солидно, а Марина начала частную юридическую практику) да заняв, купили своё гнёздышко. Обустраивали его постепенно. Перво-наперво приобрели диван-кровать, на котором «сделали» Зоюшку. Когда она появилась на свет, в доме были уже новенькая кухня, стиралка, телевизор, польская модульная стенка. Большинство приобретений взяли в кредит. Попали в такую светлую полосу, когда и мир был, и кредиты, и планы на будущее.

Главный их сбывшийся план, зайка-Зойка, попрыгала в 2013-м в первый класс. Школа малышки была видна из окна, так что в ноябре она - жутко самостоятельная - уже отбилась от провожаний родни и бегала туда-оттуда сама (с обязательным отзвоном по мобильнику: «Я уже в школе!», «Я выхожу!»).

...А в феврале к ним пришла смерть.

Володя помогал Зоюшке дорисовать «Зимние забавы» (горки-саночки у неё неплохо получалось, а вот с «человечиками» были проблемы), когда раздался тот страшный звонок. С дочкой осталась соседка - золотая женщина Тамара Андреевна. А он побежал... Сцепив зубы и кулаки, пытаясь не заорать во всё горло в безликое февральское небо: «ЗА ЧТО???!!!»

Лишь в больнице понял, что так и не снял тапочки. Но ноги не замёрзли - на улице боролись холод с теплом. Впрочем, даже если бы там гудел сорокаградусный мороз, он бы этого не заметил.

«У неё не было шансов... Травмы, не совместимые с жизнью... Гнал на недопустимой скорости... Сбил на переходе... Пьяный за рулём... Не в первый раз.... Сядет надолго...»

Из разговора с врачами и следователем он помнит обрывки. Обрывками же - причитания тёщи, обморок тестя в больничном коридоре, разговор с дочкой, которой пытался объяснить, что мама «стала ангелом и улетела на небо».

... На работе предлагали отпуск, но он отказался. Лучше было рубить уголь, чем сидеть дома, где каждая вещь кричала о Марине.

Новости, сотрясающие страну - расстрелы на Майдане, бегство Януковича и Крыма в Россию, захваты админзданий на Донбассе - казались чем-то нереальным, как и смерть любимой. Запить, наложить на себя руки или слиться с агрессивной толпой, которая стала движущей силой кошмарных перемен, не дала дочь.

Коллаж Татьяны ТОЛСТЫХ.

Лето под обстрелами

Зоя и раньше казалась ему слишком умной и серьёзной для своих лет. А после гибели мамы, она словно повзрослела до Маринкиных (теперь уже вечных) двадцати девяти... Отплакавшись, девочка начала делать по дому почти всю мамину работу. Она ежедневно вытирала пыль, дважды в неделю мыла полы. В меру своих сил - под контролем бабушки - куховарила. Даже штопать пыталась. Но главное - вытаскивала отца из пучины горя.

«Па, помоги с математикой!». «Папульчик, нам задали сделать дома аппликацию на тему: «Мой край». А у меня что-то не очень получается...». «Папочка, а поучи меня играть в шахматы. Ты же давно обещал». Зоя, как могла, старалась его оживить. Вытаскивала в выходные гулять, волокла в цирк, аквапарк, театр. Он и сам был этому рад. Тогда как остальной мир казался окутанным дымкой, Зоюшка виделась чётко.

Голубоглазая доченька весело труся пружинками-косичками уговорила его пойти на последний звонок. В Донецке было жарко, начались бои за аэропорт, так что концовка учебного года в школах выдалась скомканной, и торжественное закрытие занятий проводили не везде. Но у них проводили...

А спустя три месяца на тот самый школьный двор, где звенели первые и последние звонки, упали снаряды... И это стало последней каплей.

...Почти всё лето Зоя провела в разъездах. Отдыхала у его родителей, в небольшом шахтёрском городке на территории, подконтрольной Украине. Ездила с Мариниными отцом и мамой в Бердянск и Одессу. Володя связывался с ней по скайпу чуть ли не каждый день. Дико скучал. Но был рад, что она далеко от того ада, который творился в Донецке. Сам он пару раз попадал под обстрелы, но, как говорится, без последствий. И из шахты доводилось эвакуироваться, когда ту обесточило после очередного обмена «любезностями» между ополченцами и ВСУ. Страха не было. Лишь непонимание и ненависть к тем, кто принёс войну в его хлебосольный и трудолюбивый край.

Ребята на работе разбились на группы. Одни рьяно поддерживали «республиканцев», другие не столь открыто (в Донецке стало опасно выражать свои пристрастия, если они идут в разрез с местной «линией партии») - единую. Он оказался в прослойке, которую одинаково злили все стороны конфликта. Но предпочитал помалкивать. Просто делал свою работу. Просто жил.

Зоюшку он в Донецк не пустил. Дал наказ тестю с тёщей ехать с моря к сватам. И оставаться там с малышкой. Потому что облцентр, находившийся от его малой родины в ста км, стал центром кошмара. Потому что каждый день в Донецке - это игра в русскую рулетку: прилетит - не прилетит, убьёт - не убьёт...

Внучку родители Марины, как договаривались, завезли к его родителям, куда Владимир уже доставил вещи дочки, а также похлопотал, чтобы девочку устроили в ту самую школу, которую когда-то заканчивал он. Загоревшая Зоська долго висела на его шее, когда они, наконец, встретились. И горько плакала, когда он вновь засобирался в Донецк... Тесть и тёща, несмотря на уговоры сватов, поехали с ним.

Володя в шахтёрской столице, ставшей вдруг средоточием войны, не задержался. Без периодически отрубаемых света и воды он бы мог продержаться. Но... Начались проблемы с выплатой зарплаты. А потом снаряды стали ложиться совсем рядом. От разрывов у части квартир в их многоэтажке посыпались стёкла. Когда один из артударов пришёлся по школе, где ещё недавно училась дочь, Владимир, глотая слёзы и комки клокочущей ненависти, видел, как ту, недавно отремонтированную, окутали клубы дыма. Затем случилась бойня под Илловайском и массовое, замаскированное под ополченцев, вторжение войск соседней страны сквозь проходную границу, он решил оставить Донецк.

Маринины родители уезжать отказались. «Здесь мы родились, здесь и помрём, ежель так суждено, - сказал тесть. - За могилками присмотрим - родительскими, дочкиной... А городу с нами легше... Он же понимает, что мы его любим. Может, только это его и спасает от окончательной гибели...».

...= ЛЮБОВЬ

Родной город, куда он прибыл с тремя огромными сумками и пачкой документов, принял его с распростёртыми... В отчем доме, выстроенном три десятка лет назад (аккурат к его рождению) отцом и дедом, было шесть комнат. Да каких! Просторный зал был размерами чуть ли не как вся их донецкая «двушка».

Батя - шахтёр-пенсионер, который едва не стал Почётным жителем (помешало то, что бил не только рекорды, но и - периодически - морду ворюгам-начальникам всех уровней), похлопотал, и Володю взяли в проходку.

«Эка судьба повернула, - сказал отец как-то вечером, когда они курили на лавке во дворе. - Ты пошёл туда же, где я работал, дочка - туда же, где ты учился... Кто бы мог подумать ещё полгода назад, что так обернётся?»

«Никто, - вздохнул Владимир. - Никто, бать... А кто бы мог подумать, что в наш край придёт война? Слава богу, деды не дожили... Видеть, как их внуки истребляют друг друга - это ж...»

Слов было не подобрать...

Не мог он подобрать слов и когда увидел, кто будет у Зоюшки учительницей.

Светлана, казалось, совсем не изменилась. Всё те же огромные тёмные глаза, в которых зелёными искорками пляшут огоньки-смешинки. Тонкие, прячущие полуулыбку губы. Девичья фигурка с лёгким намёком на грудь. Разве что волосы убраны по-взрослому. Нет тех смешнючих хвостиков, которые он обожал дёргать в пору их одноклассности.

Она хлопотала вокруг второклашек, принимала букеты и наставления от волнующихся родителей, бабушек и дедушек, давала ЦУ, кого-то поглаживала по голове, кому-то кивала, пыталась перекричать фонящие колонки и рычащий микрофон, которые настраивали для торжества... Замерла лишь на миг, когда увидела Володю. Её большущие глаза сперва стали ещё больше, потом сузились (видно было, что пытается вспомнить - в отличие от Светы, он изменился, особенно в этом году, постарев, кажется, сразу на десяток лет) и, наконец, вернулись в нормальное состояние.

Ловко лавируя в общей давке, она пробралась к нему, пожала руку, чмокнула в щёку. Шепнула: «Прими мои соболезнования... Уверена, она была очень хорошей... Ты бы другую не выбрал». И вновь закружилась в первозвоночном водовороте.

Вечером они вместе с дочкой рассматривали его старый фотоальбом. Володя показывал Зое, как выглядела Светлана Николаевна, когда была школьницей. Рассказывал, как они чудили в те далёкие беззаботные годы: выли, спрятавшись в пустом пространстве за доской и доводя новых учителей до шокового состояния; подкладывали друг другу кнопки или обмазывали крашеные белой краской стулья мелом; приклеивали учебники к партам... Как собирали макулатуру, гоняли зимой на портфелях со склонов, ведущих к замёрзшим ставкам, купались в кучах листьев, собственноручно «сграбленных» на пришкольной территории во время трудового десанта.

Не рассказывал лишь о том, что Света была его первой (взаимной) любовью. Что до сих пор на тополе в парке (он проверял!) сохранилась (правда, едва видная) надпись «Вова+Света=ЛЮБОВЬ», оставленная ими незадолго до того, как он уехал в Донецк. Уехал, обещая вернуться. Уехал, чтобы встретить там Марину и понять, что с ней тоже «= ЛЮБОВЬ».

... А в это самое время Света у себя в квартире рассматривала те самые фото, что и Володя с Зоей. Сын Мишка пыхтел над уроками, ворча, что «в первый день уже столько назадавали». Мама хлопотала на кухне. Так что никто не видел, как капают на снимки Светины слёзы, которая в последний раз плакала два года назад, похоронив мужа, зарезанного наркоманом, когда возвращался поздним вечером со смены.

... И никто не знал, суждено ли им, потерявшим свои половинки, соединиться, став одним целым. Но и к Свете, и к Володе той ночью пришли их умершие любимые, чтобы сказать: «Жизнь продолжается...». И одобрительно кивнуть.

А надпись на старом тополе вдруг стала видна чётче, будто её только-только вырезали глупые влюблённые.