За тёмным стеклом медленно качались верхушки деревьев, прочёркивая на фоне серебристого от луны неба замысловатые узоры чёрными голыми ветками. На крыше одного из домов напротив билась на ветру оторванная шиферина, громыхающая время от времени, когда край её задевался за конёк. Всякий раз, когда раздавался приглушённый стеклом грохот, она вздрагивала и плотнее закутывалась в плед, напоминая себе, что это – совсем не звуки обстрела.

Прижавшись лбом к тёмному стеклу, она смотрела в ночь немигающими глазами. «Невероятно, - билась мысль. – Чудес не бывает». Но голос… спокойный голос вновь и вновь звучал в голове, перекрывая страхи, и боль: «Здравствуй, Мурмулетка…»

Жестокий закат

Словно старая полустёртая киноплёнка отматываются назад воспоминания. Вот всё замерло, и она увидела себя восемнадцатилетней девчонкой в короткой юбочке и лёгких «мыльницах» только-только начавших входить в моду.

…Маша сбросила туфельки и шла по прибою, с наслаждением вслушиваясь в шорох волн, которые мягко обволакивали ступни. «Надо поговорить, - Илья сжал ей плечо и увлёк к поваленному дереву. – Слушай…» Она слушала и смотрела, как солнце погружается в море, окрашивая воду и небо в пронзительный розовый цвет. С того вечера всю жизнь она боялась закатов, они ей казались предвестниками беды.

«Мы разные, - Илья наклонился, зачерпнул горсть песка и медленно стал пересыпать бронзовую струйку из ладони в ладонь. – Я понимаю, ты влюблена, ты не замечаешь этого, но доверься мне, я знаю, что говорю. У нас с тобой нет ничего общего. Всё равно разбежимся, только возненавидим друг друга. Понимаешь?»

Маша широко раскрытыми глазами смотрела на закат и кивала. Она пыталась понять и не понимала. Как это «ты влюблена»? Ведь он тоже был влюблён.  Почему теперь влюблённой стала только она? И ещё она же уже доверилась ему. Как иначе? «Нет ничего общего…» - звучал безжалостный голос. Маша смотрела на шевелящиеся губы, сглатывала застрявший в горле ком. «Как нет ничего общего? – молча кричала в ответ. – Как нет общего? А это?!»

«С ней мы вместе работаем, она тоже комсорг, только в другом цехе. Понимаем друг друга с полувзгляда. Ты прости…», - когда Илья замолчал, совсем стемнело, и он не видел, как по Машиным щекам горячо побежали непослушные слёзы. «Я хотела тебе сказать, но не успела, ты первый начал говорить, - слова произносить  старалась ровно и спокойно, только бы не понял, что плачет. – У меня будет ребёнок. Через восемь месяцев…»

Спасительный звонок

Она не пошла делать аборт, хотя Илья нашёл врача, договорился и всё оплатил заранее. «Ты – дрянь! – кричал он, глядя на Машу белыми от ярости глазами. – Решила мне жизнь испортить? Не выйдет! Не хочешь помощи, живи сама. Помни, ребёнка на меня повесить не удастся. Про меня забудь! Навсегда!»

Это была их последняя встреча. Маша домой вернулась, дрожа от холода, как будто раздетая по январскому морозу прошла. На самом деле был конец июля, но раскалённое солнце не могло растопить холод у неё внутри.

Матери дома не было, и никто не помешал открыть аптечку. После развода с отцом мать не могла заснуть без феназепама, рецепт на который правдами и неправдами выпрашивала у участкового. В аптечке были две пластинки – целое сокровище. Маша стала медленно вытряхивать таблетки на ладонь. А когда их выросла небольшая горка, похожая на крохотный замок, тишину квартиры рассёк звонок телефона…

Вначале она не хотела поднимать трубку, равнодушно скользнув взглядом по аппарату. Но вдруг молнией пронзила надежда, что звонит Илья. Она вскочила, таблетки рассыпались по ковру, телефонная трубка чуть не выпала из задрожавших рук. «Сергея можно?» - услышала на другом конце и бессильно опустила трубку на рычаг. Телефон тут же зазвонил снова. «Сергея позовите, пожалуйста!» – выкрикнул тот же задорный голос. «Вы ошиблись, - Маша заплакала. – Проверьте свой номер». Теперь телефонная дрель раздалась минут через пять. «Извините, - голос был растерянным. – А почему вы плачете?». Так в её жизни появился Виктор.

В тот первый раз она вновь и вновь нажимала на рычаг, а он вновь и вновь звонил. «Не бросайте трубку, - сказал, наконец. – Иногда человеку достаточно просто выговориться. Вы расскажите мне, ведь мы всё равно не знакомы. Я – как «телефон доверия», мы же никогда друг друга не увидим. Я выслушаю вас, вам станет легче, и мы оба забудем про этот разговор».

Сидя на полу и прижавшись спиной к тумбочке, Маша рассказывала незнакомому парню свою горькую историю. Про свою любовь… Про предательство Ильи… Про ребёнка, которого не захотела убивать… Она говорила и чувствовала, как растворяется, уходит из неё ледяная пустота…

Они никогда не виделись

С тех пор не проходило дня, чтобы Витя не позвонил. Они говорили обо всём на свете. О книгах, друзьях, работе. О любви. О сокровенном, когда двое становятся одним. Каждый вечер звонил на тумбочке старенький аппарат, и знакомый голос весело говорил: «Здравствуй, Мурмулетка!». Мурмулеткой Витя её стал звать сразу, как только узнал, что Машу зовут Машей. «Буду называть тебя так, как не называет никто. Чтобы и спустя сто лет ты меня узнала», - заявлял, смеясь.

Алинка родилась в марте. Из роддома Машу с дочкой забирали мать с приехавшей из Донецка тёткой. Дома Маша развернула маленький свёрток, огромная терпкая нежность затопила её, когда она увидела сморщенное личико, прижатый ко рту крохотный кулачок. Мать с тёткой суетливо накрывали на стол, синхронно причитая и ругая мужиков и глупых баб. Маша прижала дочку к груди, вдыхая тёплый, чуть кисловатый запах. «Уронишь!» - визгнула мать, когда Маша с ребёнком на руках подошла к зазвонившему телефону. Придерживая трубку ухом, Маша поудобнее взяла дочку и, усевшись на пол, прижалась спиной к тумбочке. Ещё не слыша, она уже знала, кто звонит.

«Поздравляю Мурмулетка!», - в тот раз Витя впервые предложил ей встретиться. «Давай хоть посмотрим друг на друга, - сказал шутливо, и добавил серьёзно. – Ты мне каждую ночь снишься. Я тебя в любой толпе узнаю. Хоть и не видел никогда…»

Каждый раз Маша отвечала отказом. Не потому, что не хотела, – боялась. Боялась опять влюбиться и опять услышать жестокие слова о собственной ненужности. Иногда страх ненадолго отступал. Так было, например, когда годовалая Алинка заболела ангиной. Дочка плохо спала, капризничала, цеплялась горячими  ручонками за Машу. «Я так устала, - пожаловалась она Вите. – Качаюсь от недосыпания». «Подожди минутку, - сказал, услышав усталый Машин голос. – Устраивайся с малой поудобнее, я вам «Колыбельную» спою». Маша положила трубку рядом на подушке и прижала к себе дочку. В телефонной трубке раздался стук, треск, а потом к ним полился гитарный перебор. «Милая моя, солнышко лесное…, - оказывается у Вити был очень красивый голос, чуть хрипловатый и нежный. – Где, в каких краях встретимся с тобою?»

«Гиталу хочу!» - требовала двухлетняя Алинка, привыкшая засыпать под струящееся из телефонной трубки негромкое пение. Витя играл и пел, пока дочка не засыпала, потом говорил тихо «Спокойной ночи, Мурмулетка!»

Алинке шёл четвёртый годик, когда перенёсшая инсульт тётка оказалась прикованной к постели. Маша с матерью поспешно продали квартиру и перебрались в Донецк: за одинокой тёткой  ухаживать было некому.

«Так мы и не встретились, - сказал Витя. – Но мы обязательно увидимся, вот увидишь, Мурмулетка!». Маша грустно улыбнулась. Она знала, что чудес на свете не бывает.

Дорога длиною в жизнь

Тридцать лет пролетели, как тридцать дней. Работа… Учёба на заочном… Смерть тётки… Алинкин первый звонок, два огромных банта, еле видные за букетом… Костюм Гномика, порвавшийся перед самым новогодним утренником… Родные глазёнки, из которых ручьём льют слёзы из-за несправедливой оценки… Нескладный подросток, смотрящийся в зеркало: «Мама, я некрасивая?»… Смерть матери… Долгая безрадостная связь – «встретились два одиночества»… Выпускной дочки в школе… Выпускной в институте… Алинкина свадьба.... Сморщенное личико привезённого из роддома внука… Огромная, горячая нежность к крохотному комочку... «Мама, не вмешивайся, ты всего лишь бабушка»…

*  *  *

…Укутавшись в плед, Маша свернулась клубочком на чужой кровати в чужом доме. Несмотря на поздний час, сон не шёл. Она радовалась, что дочка с внуком и зтем далеко от этого кошмара. «Сама понимаешь, едем к дальним родственникам, хорошо хоть нас троих примут. Тебя взять не можем. Ты уж как-нибудь сама перебейся тут, мама», - дочка говорила, поспешно собирая вещи. В Петербург, где жили родственники зятя, они уехали в начале лета. Вскоре в Донецке начался ад. «Мама, сиди в подвале! – кричала дочка по телефону. – Или уезжай куда-нибудь, где не стреляют».

Уехать Маша решилась только тогда, когда в соседний дом попал снаряд, легко, словно кусок масла, пронзив стены многоэтажки. Да и то, если бы не соседи, собравшиеся в Мариуполь, осталась бы дома. «В машине есть одно свободное место, - решительно заявила соседка. – Собирайся и поехали! Ну и что, что негде жить? Там волонтёры есть, помогают с жильём».

Так Маша оказалась в городе, в котором прошли её детство и юность. Который был родным и чужим одновременно. Две молодые девушки, назвавшиеся волонтёрами, определили её «на постой» в небольшой домик на Гавани. «Там хозяин – одинокий мужчина в возрасте. Очень добрый. Он переселенцам комнату бесплатно отдаёт. Те, что жили раньше, уехали, так что пока там свободно», - объясняли волонтёры, помогая Маше нести сумку.

На крыльцо навстречу вышел сухощавый хозяин с сединой на висках. Принял из рук провожатых сумку, вгляделся в Машино лицо. «Виктор!», - сказал спокойно и доброжелательно. «Мария!», -  ответила Маша, поддерживая знакомство. Мужчина провёл рукой по лицу, поймал Машин взгляд.  «Здравствуй, Мурмулетка, - произнёс тихо и стиснул её пальцы.