- Шо, опять?! - джигарханяновским хриплым голосом процитировала она Волка из незабвенного мультика «Жил-был Пес». Руки - в боки, голова укоризненно склонена на плечо. Поза называется «Я вельми недовольная».

Он тяжело вздохнул и аккуратненько положил ручку от чайника возле раковины. Потом молча поднял сам покалеченный предмет для кипячения воды и поставил рядом с его оторванной частью. Чайник скользнул в раковину, откуда раздался предсмертный звяк посуды.

Приговор Архипыча

Уроки ножниц, молотка и рубанка были для Игоря сущим наказанием. Вырезал круг - получался квадрат, забивал гвоздь - ходил с обмотанным пальцем, снимал стружку - «убивал» и инструмент, и заготовку.

- Мертвый номер, - покачал однажды головой Архипыч - лысый дедок-учитель, который давал по шее еще Игоревому бате Артему Степановичу в пору его школьной жизни. - Есть люди-созидатели, а есть - разрушители. Тебя, Мясицкий, инструмент не любит, впрочем, как и ты его. Так что постарайтесь проводить вместе как можно меньше времени.

Архипыч славился тем, что абсолютно не пил («Меня можно в музее показывать, ибо трудовик-трезвенник есть нонсенс!» - говаривал он), а также писал некий философский трактат, который, впрочем, никто не видел. Он освободил «разрушителя» от своих уроков, выводя ему четвертные «тройки». Из мастерской, правда, не отпускал. И Игорь, пыхтя, делал домашнее задание или запоем читал Дюма и Майн Рида. Стараясь усесться на самый крепкий стул в мастерской…

Ходячая катастрофа

- Ты что, издеваешься? - возмущался поначалу отец, когда Игорь каялся в очередной поломке, «порватке», «побивке». Мама лишь молча всплескивала руками и качала головой, цокая языком и приговаривая: «Ходячая катастрофа. Ну, просто ходячая катастрофа». Так его и прозвали.

Синдром разрушения начал прогрессировать в старших классах. Если раньше родители и друзья лишь подсмеивались над неуклюжестью Игоря, на счету которого было неимоверное множество разбитой посуды, сорванных штор, поломанных стульев, оторванных у дверей и шкафов ручек (не говоря уже о «горящей» одежде и обуви), то теперь стали принимать меры. Друзья предпочитали не звать его в гости, зная, что почти каждый приход Игоря - это маленький катаклизм. Встречались на улице или сами заваливали к нему, благо жили Мясицкие в четырехкомнатной квартире, которая уже притерпелась к Ходячей Катастрофе.

Дома у Игоря был собственный стул, по виду походивший на кресло, мощная дубовая кровать (старая железная «пружинка» не пережила шестого обрушения), кружка с ненагревающейся ручкой, набор деревянных тарелок и алюминиевых мисок с изображением Геракла. Последние - подарок братца Пашки, так оригинально подшутившего над несоответствием внешнего вида Игоря (среднего роста, субтильный очкарик, очень похожий на гайдаевского Шурика, только кучерявого) и его разрушающих способностей.

Гардероб Мясицкого-младшего состоял большей частью из джинсовых костюмов, литых туфель и ботинок, крепких рубах солдатского покроя.

- Ты уж прости, сынок, - гладила мама ежик его светлых волос, - но всё остальное на тебе просто рассыпается…

- Да я понимаю, ма, - уворачивался он от ее мягкой, пахнущей детским мылом ладони. - Это ты извини, что я у тебя такой...

Здравствуй, Маша, я Мясицкий!

В армию его не взяли, хоть он очень хотел пойти по стопам отца, который в свое время служил в Германии, и деда, дошедшего в Великую Отечественную до Берлина и, к своему счастью, не дожившего до развала СССР, в могучесть и непоколебимость которого он свято верил. Пока сверстники Игоря готовы были любые деньги заплатить за диагнозы типа «сколиоз», он получил свой бесплатно. И в натуре, а не на бумажке.

Книголюб Мясицкий удивил всех, включая себя самого, поступив на экономфак. Да не просто поступив, а вполне даже прилично учась на этом «твердом орешке». Правда, филологическая жилка таки напомнила о себе: на четвертом курсе  он начал писать статьи для одной из газет. Причем такие, что ему предложили бросать учебу и переходить в штат. На что он ответил вежливым отказом. И редакция дождалась, пока он окончит вуз.

Студенческая жизнь порядком закалила Игоря, благо времени для саморазвития стало куда больше, чем в школе. Он подкачался, поправил осанку и относительно улучшил зрение какими-то мудреными каплями. А еще - поднаторел в делах постельных и хоть не снискал славы дон-жуана, но погулял знатно. Разрушительные способности не оставляли его и в университете, но проявлялись уже не столь бурно, как в старших классах. Разбитые кафедра и окна, чертова гора порванных сумок и штанов - мелочи, что о них говорить. Другое дело - любовь.

...С Машей Косоруковой он встретился в «Шоколаднице» (было раньше недалеко от универа такое кафе - излюбленное место студенческих посиделок). Милая девочка с короткими черными волосами и осветленной челкой задумчиво помешивала ложечкой остатки мороженого в рифленой розовой креманке. Явно кого-то ждала. Точно - не его.

Мясицкий тоже заглянул сюда не для того, чтобы познакомиться с Марией. Привел «филфаковку» Ирочку, которую обхаживал пару недель, а теперь вот уже месяц не знал, как порвать набившие оскомину отношения. Сели, заказали по мороженому и кофе. Вымученно поговорили, натянуто помолчали. А потом Ира возьми да выдай: «Знаешь, Игореша, ты только не обижайся, но мне кажется, ничего у нас не выйдет». Он готов был ее расцеловать, но, зная женскую натуру (как-никак третий курс уже, опыта - хоть отбавляй!), скорчил страдальческую мину и понес чушь типа: «Да, ты слишком хороша для меня...»

А когда экс-подруга упорхнула, уронил голову на руки и рассмеялся. На пол полетели ложечки, креманки и чашки. Почти одновременно какие-то ребята устроили заваруху на другом конце зальчика. Игорь поспешил ретироваться, пропустив вперед «белочёлковую» брюнетку, которую настойчиво тянул за руку долговязый кавалер, гундося: «Ну Маш, ну пойдем скорей. Ну опаздываем же...»

Это потом он узнает, что Иван (так звали ухажёра) волок Марию в киношку. А она не очень любила фильмы, но послушно ходила на просмотры, надеясь, что Ваня сделает то, что, по идее, должен был сделать любой нормальный парень, сидящий рядом с девушкой в полупустом кинотеатре. Вот только кавалер ей попался никудышний  - билеты брал на первые ряды, и на экран смотрел больше, чем на барышню. Да и целоваться толком не умел. В отличие от Мясицкого, который уже в следующую встречу с Косоруковой - на какой-то заезжей выставке скульптур, куда забежал погреться, благо вход был почти дармовой, - пошел на абордаж. Увидев разноволосую симпатюлю из «Шоколадницы», он, развязно обронив: «Здравствуй, Маша, я Мясицкий!» (память на имена была прекрасная), запечатлел на приоткрытых от удивления губках смачный поцелуй.

В ответ вполне резонно получил по мордасам. Но не от Вани, который где-то задержался, а от Косоруковой. Извинился, бесстыже соврал, что влюбился в нее с первого взгляда, и позвал... кататься с горок. А ошарашенная Мария взяла да и согласилась.

С горки - в счастье

- Побереги-и-ись!

С веселым гиканьем ребята на картонках, пакетах, фанерках, а то и вообще кубарем летели со склонов Кальмиуса на замерзшую гладь реки. Под Игорем развалились уже третьи импровизированные сани, и он стал клянчить у Маши ее дощечку:

- Разок съеду - отдам!

- Догонишь - бери! - выкрикнула девушка и пулей умчала вниз.

- Ну, держись! - захохотал он и устремился за ней великанскими шагами, пока, споткнувшись, не покатился под гору. Сшиб какую-то пару, поднимавшуюся вверх. В них врезался еще кто-то съезжающий - и вся эта куча мала накрыла Косорукову.

Хохотали, выплевывая снег. Пели «Потолок ледяной» и «Три белых коня». Пили чей-то коньяк, подозрительно разящий самогоном.

Он проводил новую знакомую до ее квартиры. Договорились встретиться у главного корпуса, куда заочница Маша, «грызущая» финансы и кредит в свободное от работы на отцовской фирме время, обещала подскочить к окончанию его пар. Не обманула. Впрочем, как и он ее ожидания - водя в кино, чтоб целовать, набив морду лица попытавшемуся качать права Ванечке и даря цветы, несмотря на то, что она сразу объявила, что предпочитает им мороженое и шоколадки.

- Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Только не обижайся, ладно? - спросила она в первую брачную ночь, когда он приделывал ножку к кровати, не вынесшей, как Боливар, двоих. - Лихо одноглазое из фильма «Там, на неведомых дорожках». Помнишь, оно на мост взойдет - мост обвалится, рукой махнет - всадник с коня покатится?

- Если я рукой махну, не всадник, а люстра покатится. Или статуэтка какая, - пробурчал он, аккуратно забираясь на кровать, укрепленную пятью томами Достоевского (спасибо, крестный, за подарок). И, конечно, задевая статуэтку, преподнесенную Машиной тетей...

Вернемся к чайнику, вспомним тахту

- Ох, косорукий ты мой, - легонько шлепнула она его по руке.

- Кто бы говорил, - пробурчал он, шлепая и ее, но пониже спины. - Это ж ты у нас Косорукова. Правда, бывшая…

- Иногда мне кажется, - ответила Маша, печально глядя на трупы двух тарелок и чайника, - что надо было тебе мою фамилию брать, а не наоборот.

Они убрали отслужившую свое кухонную утварь, улег­лись на диван, включили телевизор. А потом посмотрели друг на друга, одновременно кивнули и, вырубив «ящик», устроили «скрипуну» очередную проверку на прочность. И он, купленный три года назад на свадебные деньги, надо отдать должное, опять устоял.

- А помнишь тахту? - спросил Игорь, поглаживая ее черные волосы, рассыпанные по его животу.

- Такое забудешь! - расхохоталась Мария. Перед глазами ясно встали события той ночи, когда они, едва знакомые, ввалились в ее квартиру. Как целовались в узком коридорчике, сметая на пол косметику у зеркала, само зеркало и одежду, висящую на вешалке. Как ураганом неслись в комнату, запутавшись в шторах, словах и нежности. И как в щепки разнесли своей страстью старинную тахту, которая, по словам отца, очень вовремя отдыхавшего с мамой в Трускавце, и мамонта могла выдержать.

Его разрушительные способности она заметила не сразу, а когда рассмотрела их, ни капельки не испугалась. Потому что знала - Мясицкий может разнести всё, к чему прикоснется. Кроме нее. И деток, которые у них очень скоро будут...

«Мой ненаглядный разрушитель» - называла она Игоря. И не представляла, что делала на земле раньше, когда не знала его.