В понедельник исполняется 120 лет со дня рождения любимого многими из нас поэта. Марине Цветаевой было всего шесть, когда она начала писать стихи (причем не только на русском, но также на французском и немецком языках). По волнам поэзии плыла до самой смерти, которая пришлась на черный 1941 год. Казалось, жизнь ее, начавшаяся вполне благополучно - с раннего признания как творческой личности, с любви, вскружившей голову на крымском берегу, будет устлана лепестками цветов. На самом деле Марине почти всё время пришлось шагать по шипам.

«Стихи растут, как звезды и как розы»

Дочери пианистки и профессора Московского университета, Марина и Анастасия провели детство в Москве и на семейной даче в Тарусе, в живописном месте на берегу Оки. Из-за болезни матери (в 1906-м ту доконала чахотка) подолгу жили в Италии, Швейцарии и Германии. В шестнадцать лет будущая звезда «серебряного века русской поэзии» прослушала в Сорбонне (Париж) краткий курс лекций о старофранцузской литературе. А в восемнадцать опубликовала на собственные деньги первый сборник стихов - «Вечерний альбом». Спустя еще два года «зажегся» второй - «Волшебный фонарь».

«Стихи Марины Цветаевой… всегда отправляются от какого-нибудь реального факта, от чего-нибудь действительно пережитого. Когда читаешь ее книгу, минутами становится неловко, словно заглянул нескромно через полузакрытое окно в чужую квартиру и подсмотрел сцену, видеть которую не должны бы посторонние», - так отозвался на ее «Вечерний альбом» Валерий Брюсов. А она продолжала писать в том же стиле - предельно искреннем, обезоруживающе откровенном.

«Стихи растут, как звезды и как розы», - писала она, словно отвечая на вопрос, который чаще всего задают поклонники того или иного поэта: «Как появляются стихи?».

К сожалению, в 1928-м в Париже вышел последний прижизненный сборник поэта - «После России». А потом - десятилетия забвения. Почему? Наверное, потому что была не такая, как все. Ни под кого не подстраивалась, никого не воспевала. Прекрасная и странная, талантливая и задвинутая на задворки. «Ни с теми, ни с этими, ни с третьими, ни с сотыми, и не только с «политиками», а я и с писателями - ни с кем, - признавалась Марина. - Одна всю жизнь - без книг, без читателей, без друзей, без всякой защиты».

Через много лет после смерти Цветаевой ее стихи зазвучали песнями в устах Аллы Пугачевой («Когда я буду бабушкой», «Уж сколько их упало в эту бездну»), Тамары Гвердцители («Молитва», «Посвящение женщине»), Ирины Аллегровой («Я тебя отвоюю»), в кинофильмах «Государственная граница» (Марш офицеров: «Белая гвардия, путь твой высок»), «Ирония судьбы, или С легким паром» («Мне нравится, что вы больны не мной», «У зеркала»), «Жестокий романс» («Под лаской плюшевого пледа»), «О бедном гусаре замолвите слово» («Вы, чьи широкие шинели»).

«Не мать, а мачеха - Любовь»

На первый взгляд,  ей в любви повезло. Как обвенчалась с Сергеем Эфроном в конце января 1912-го, так и оставалась его супругой до конца своих дней. Они даже умерли с разницей в полтора месяца. Плохо умерли… Да и жили не то чтобы хорошо.

Всё начиналось как в сказке. Головокружительная любовь, накрывшая их чуть ли не в первую же встречу - в Коктебеле, в доме Максимилиана Волошина. «Макс, я выйду замуж за того, кто угадает, какой мой любимый камень», - сказала тогда ему Марина. Молодой московский поэт Сергей Эфрон протянул Цветаевой генуэзскую сердоликовую бусину, которую она потом всегда носила с собой. Марина отдала ему свое сердце. Далее - скорое венчание, свадебное путешествие по Италии, Франции и Германии, рождение дочки Ариадны (Али).

А потом началось. В 1914-м Цветаева познакомилась с поэтессой и переводчицей Софией Парнок. У них завязался роман, где первую скрипку играла София. Неестественная страсть выплеснулась у Марины в цикл потрясающих стихов «Подруга». Именно оттуда - знаменитое «Под лаской плюшевого пледа». Два года длилось это безумие. Эфрон - терпел, Парнок - забавлялась, Цветаева - страдала. Всё кончилось, когда Марина застала в объятиях Софии другую… Те отношения она охарактеризовала как «первую катастрофу в своей жизни». Потом те шли одна за другой: революция, уход Эфрона в Добровольческую армию, его бегство за границу после поражения деникинских войск.

Цветаева, у которой в огненном 1917-м родилась вторая дочь, осталась одна с двумя девочками на руках. «…Живу с Алей и Ириной (Але 6 лет, Ирине 2 года) в Борисоглебском переулке, в чердачной комнате. Муки нет, хлеба нет, под письменным столом фунтов 12 картофеля… весь запас», - писала она тогда. Положение было настолько бедственное, что ей пришлось отдать детей в Кунцевский приют. Когда Ариадна тяжело заболела, Цветаева забрала ее домой. А потом всю жизнь корила себя, что не сделала того же и с Ириной. 15 февраля 1920 года младшая дочь умерла в приюте, предположительно, от голода.

Редкие вести о муже она ловила, как утопающий - глотки воздуха. Получив очередное известие, будто Сергей находится в Чехии, получила разрешение на выезд за границу и бросилась к Эфрону очертя голову. В разлуке они пробыли почти четыре года... Воссоединившаяся семья обитала в предместьях Праги - деревеньке Вшеноры, где родился сын Мур (Георгий Эфрон). Там же случился скоротечный роман с секретарем и казначеем евразийского общества Константином Родзевичем, которому Цветаева посвятила «Поэму горы».

«Я - бренная пена морская»

И во Вшенорах, и позже, в Париже и его пригородах, Цветаева с мужем и детьми не жила, а выживала. «Никто не может вообразить бедности, в которой мы живем. Мой единственный доход - от того, что я пишу (причем не стихи, а прозу - «Мой Пушкин», «Мать и музыка», «Повесть о Сонечке», воспоминания о Максимилиане Волошине и Андрее Белом. - Прим. А.П.). Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живем на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода», - писала в 30-е годы она.

В отличие от супруга, дико тосковавшего по родине, Цветаева не особо рвалась в Россию. Потому что понимала - страны, которую они когда-то знали, больше нет. И всё же вернуться пришлось. На погибель.

В марте 1937-го в Москву выехала Ариадна, а вскоре туда бежал Эфрон, которого во Франции обвинили в заказном политическом убийстве и связях с НКВД. Два года спустя в СССР прибыли Марина с Муром. В том же 39-м были арестованы Ариадна (обвинена в шпионаже, реабилитирована через 15 лет) и Сергей (ему вменяли в вину участие в белогвардейской организации «Евразия»). Ни мужа, ни дочь Цветаева больше не увидела.

Вскоре после прибытия в Союз Марина писала: «Меня все считают мужественной. Я не знаю человека робче, чем я («Гордость и робость - родные сестры»)... Никто не видит, не знает, что я год уже (приблизительно) ищу глазами - крюк, но их нет, потому что везде электричество. Никаких «люстр».... Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Вздор. Пока я нужна - ... но, Господи, как я мала, как я ничего не могу!».

После ареста родных от крюка для петли ее отделяло всего-ничего. Но нужно было зарабатывать на передачи в тюрьму (занималась переводами), заботиться о сыне. А потом грянула война. И это, наверное, надломило ее окончательно.

Помогая Цветаевой упаковывать вещи для отъезда в Елабугу (Татарстан), куда она эвакуировалась с сыном, давно друживший с поэтессой Борис Пастернак принес веревку, чтобы перевязать чемодан. И, заверяя Марину в ее крепости, пошутил: «Веревка всё выдержит, хоть вешайся». Как считают исследователи, именно на ней Цветаева и повесилась 31 августа на балке в сенях избы, где они с сыном снимали комнату. Хозяева и Георгий Эфрон в это время расчищали за городом площадку для аэродрома. В предсмертной записке к Муру есть строки: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але - если увидишь - что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик».

Анна Ахматова, которую Марина Цветаева очень уважала, скажет после ее гибели: «Я знаю, существует легенда о том, что она покончила с собой, якобы заболев душевно, в минуту душевной депрессии. Не верьте этому. Ее убило время, нас оно убило, как оно убивало многих».

Хотя отпевание самоубийц в русском православии запрещено, в 1990 году патриарх Алексий II после прошения группы верующих, включая Анастасию Цветаеву и диакона Андрея Кураева, дал на него благословение. Оно состоялось в день пятидесятилетия смерти Марины в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот.  

У Марины Цветаевой не осталось прямых потомков. Мужа расстреляли в октябре 41-го, дочь Ариадна умерла в 1975-м, а ненаглядный Мур-Георгий сгинул на фронте. Зато остались стихи, царапающие душу в кровь, откровенные до наготы, шелестящие и звенящие:

Кто создан из камня,
                      кто создан из глины, -
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело - измена, мне имя - Марина,
Я - бренная пена морская.

Навеяно Святыми Горами

Благодаря той самой Софии Парнок поэтесса оказалась в наших краях. В июле-августе 1915-го она отдыхала в Святых Горах на даче Лазуренко (Графский участок), которых знала Парнок. Об этом говорится в письме Цветаевой, адресованном сестре супруга - Елизавете Эфрон. В Святогорье Марина прибыла не только с Софией, но и с дочерью Алей и няней.
5 августа 1915 года на земле Донетчины было написано это стихотворение Марины Цветаевой:

Спят трещотки и псы соседовы,
-  Ни повозок, ни голосов.  
О, возлюбленный, не выведывай,  
Для чего развожу засов.
Юный месяц идёт к полуночи:  
Час монахов - и зорких птиц,  
Заговорщиков час - и юношей,  
Час любовников и убийц.
Здесь у каждого мысль двоякая,  
Здесь, ездок, торопи коня.  
Мы пройдём, кошельком не звякая
И браслетами не звеня.
Уж с домами дома расходятся,  
И на площади спор и пляс…
Здесь, у маленькой Богородицы,
Вся Кордова в любви клялась.
У фонтана присядем молча мы
Здесь, на каменное крыльцо,  
Где впервые глазами волчьими  
Ты нацелился мне в лицо.
Запах розы и запах локона,  
Шелест шёлка вокруг колен…  
О, возлюбленный, - видишь, вот она
 -  Отравительница! - Кармен.

Осенью 1993-го во дворе санатория «Святые горы» появился памятный знак, отмечающий пребывание Марины Цветаевой в этих местах.