Наш корреспондент побывал на берегу главной водной артерии Донбасса - реки Кальмиус.

Камера хранения в полезащитной полосе

Информацию о начавшихся под старобешевcким селом Раздольное археологических раскопках первым опроверг служивый блокпоста у путепровода через изрядно обмелевшую речку Мокрая Волноваха. К слову, имеется ещё и Сухая. Тоже Волноваха, которая вместе с Мокрой пытается освежить Кальмиус родниковой водой.

Служивый, молодой человек, чеховская бородка с запутавшейся в ней семиточечной коровкой, узнав о цели моего визита, едва не обронил на измятую берцами траву  солнцезащитные очки.

- Я допускаю, - молвил он голосом, каким психиатры обычно общаются с пациентами, - что в нашем сегодняшнем дурдоме могут происходить вещи ещё более удивительные. Да и от археологов можно ждать чего угодно, они ведь все малость того... Но, думаю, с ума не сошли окончательно, чтобы лезть под пули... У нас если что и копают, то исключительно траншеи и могилы. Случается, поисковики-волонтёры роются на местах боёв.

В сиенитовых тисках.

Вообще-то, я и сам сомневался в правдивости информации относительно археологических изысканий в излучине Кальмиуса, где наши далёкие предки селились задолго до Рождества Христова. Уж больно неправдоподобной она показалась. Однако желание побывать в благословенном небесами местечке возобладало над здравым смыслом.

- Ладно, - смягчил тон молодой человек с чеховской бородкой и автоматом. Очевидно, на него подействовало написанное на моём лице огорчение. - Сейчас поговорю с командиром, возможно, он разрулит ситуацию.

С этими словами служивый скрылся в кустах полезащитной полосы, сквозь листву которой просвечивал шалаш. Такие обычно сооружали на колхозных бахчах. Разговор длился от силы три-четыре минуты.

Обладатель временного приюта семиточечной коровки доложил о двух «чудаках», которым позарез надо попасть на стоянку пращуров, а старший, насмешливо хмыкнув, милостиво разрешил продолжить движение:

- Только на всякий случай пусть оставят фотоаппараты и мобильные телефоны. Чего доброго, вздумают запасные позиции на прибрежных холмах фотографировать. Вернёшь на обратном пути. И предупреди, пусть особо не отсвечивают. Положит снайпер, а там потом с трупаками возись...

Осколки истории в решете серой мышки

Рокотавший за стенками шалаша командирский басок на последних фразах обрёл такую яростную злобу, что мы с водителем решили быть «тише воды, ниже травы». И вообще, в промытой летним дождём пойме смрадным падальщиком гнездилась ненависть. Вскормленная на подачки, она началась не вчера, не сегодня, а задолго до того, как хлебную ниву вспахали первые снаряды.

Собираясь в дорогу, я решил перечитать книгу «Древние индоевропейцы». Её двенадцать лет назад подарил мне автор, руководитель археологической экспедиции и учёный муж, фамилию которого не называю по вполне понятной причине. Общались мы на береговом откосе под аккомпанемент струнного оркестра кузнечиков, исполнявшего мелодию августовской степи.

Точно такое же поскрипывание раздавалось за нашими спинами. Это серой мышкой скреблась в наполненном глиняными черепками решете девчушка-практикантка.

Тяжела ты, женская доля.

- Вот здесь наши предки и жили, - завистливо вздохнул руководитель экспедиции. - Губа, должен заметить, у индоевропейцев далеко не дура. Поглядите, какое славное местечко захватили под солнцем... Будь у меня деньги, я бы тоже поселился на береговой террасе. Или чуток правее, там, где ручеёк. Вода малость горчит, но какой она может быть, если окрестные холмы заросли ковылём Лессинга и полынком...

Впрочем, растут здесь не только полынь и ковыль, чьи белые вихры топтали копыта половецких коней и суховеи. Если пойти проложенной рыбаками тропинкой, берущей начало у скалы такого ржавого цвета, что её издали можно принять за спрессованные тюки автомобильного железа, то окажешься во владениях бузины и опившейся воды репейниковой липучке.

По правую руку будут прорезанные в скалах ущелья-водостоки. По ним в реку скатываются крошечные ручейки, которые от солнца заботливо прикрывают ладони барбариса. Здесь от жары прячутся двухметровые полозы-желтобрюхи. Они дремлют, уткнув похожие на булыги головы в сырой мох.

Но по-настоящему я оценил этот уголок земной благодати лишь когда вернулся в смрадный, как рукавицы золотаря, город. И вдобавок ко всему испытал приступ белой зависти к далёким предкам-индоевропейцам, которые имели возможность выбирать место жительства по велению души.

Рурка - сосуд окаянный

Служивый оказался прав, утверждая, что из всех видов земляных работ сегодня на первом плане сооружение фронтовых бастионов. Оставила свои следы война и на месте древнего стойбища. В одном из раскопов, под поклонным крестом из жердей, следы гусениц и отстрелянные унитары тридцатого калибра. Они валяются вперемешку с черепками посуды производства третьего-второго тысячелетия до нашей эры.

Кальмиуская излучина, куда напротив острова Андрея Первозванного впадает шустрая Капурка, - бесподобный уголок природы, где человек просто обязан отречься от ненависти, войны, смерти. Но, увы, нет ему и здесь покоя. Чуть ниже по течению послышались приглушённые расстоянием и холмами хлопки. Казалось, кто-то невидимый без устали колотит пялкой от швабры по развешенным на бельевой верёвке половикам. Вслед за миномётами подала голос скороотельная «Шилка».

Скала Двухглавый Дракон.

И всё-таки я не упускаю возможности поймать удачу за хвост. Спускаюсь в раскоп и подобранным унитаром принимаюсь ковырять осыпающуюся стенку. И вот он, искомый хвост удачи, - к моим ногам вместе с суглинком скатывается прилично сохранившаяся рурка. В этом сосуде пращуры варили воспетое безымянным автором «Рогведы» дьявольское зелье.

Но я возвращаю находку на прежнее место. Пусть дождётся своего часа и похожей на серенькую мышку практикантки, которая через решето просеивала историю. Главное, чтобы война и злоба ушли из речной излучины раньше, чем отстрелянные унитары в землю. Попробуй потом разберись, как ржавое железо оказалось в одной обойме с доисторическими черепками...

(Снимки сделаны до начала боевых действий)