«Мне 92 года, но память прекрасная. Дочка или сын что-то где-то положат и у меня спрашивают, а я знаю, где… Особо детство и юность свои помню. На них столько выпало - на десять сериалов хватит, - уверяет Леонид Дворкин, живший в Донецке, Мариуполе, а без малого двадцать лет как осевший в Урзуфе. - Летом, даром, что жара, меня мороз всегда продирает. Ведь именно в это время года в сороковых довелось стать участником начала двух войн - с фашистами и японцами».

В 12 лет сбежал из дому

Отцу Леньки не повезло. В первую мировую угодил в германский плен, а когда вернулся в свою белорусскую деревеньку, узнал, что жена умерла от тифа. Голый-босый, с двумя ребятишками, он помыкался немного, да и согласился на предложение соседа: «Сойдись с моей дочкой Ольгой. А я уж подсоблю вам тем-сем».

У вдовой Ольги (муж погиб на фронте) - своя четверка ребятишек была. Так что голодных ртов в новообразованной семье оказалось - пахать и пахать! Яков и не прочь бы: купил лошаденку, занялся изво-зом. Но прокормить этакую прорву оказался не в состоянии. А обещание тестя помочь так обещанием и осталось. И ушел мужик, прихватив своих детей, а также рожденного в недолгом браке Лёню.

- Было мне тогда года полтора. Вскоре отец привез из командировки новую супругу. Мачеха оказалась классическая. Как в сказках. Лупила меня почем зря. Даст по шее, я поплачу в уголке, да и успокоюсь. Это мне сводная сестра рассказывала, - делится Дворкин. - Пока она была, да брат (он с 1911-го), мачеха не так злобствовала. А потом брат уехал на стройку по комсомольской путевке, сестра вышла замуж и перебралась в Киев. Ну, батина жёнка надо мной и наизмывалась. Таких чертей давала! Злобная фурия была - наверное, потому что своих детей родить не могла.

В школу он не ходил, жил впроголодь. При отце еще ничего, а как уедет тот куда - мачеха пасынка вообще не кормит. Соседи выручали, да тетка, жившая на краю села. Как-то, когда шел пацану 12-й год, выскочил он зимой «на двор». В валенках мачехи.

- Вьюга, морозище! А она кричит: «Ленька, зараза, давай сюда обувь!». Ну, я зашел, разулся, а она меня за шиворот - и вышвырнула на снег. Я двери подергал-подергал, да и побёг в контору, где собирались извозчики, - вспоминает Дворкин.

Когда мальчик дрожащим-босым появился в конторе, люди застыдили отца: «Яков, что ж вы с женкой творите!? Сдай пацана в приют, пока не угробили!». Он молча снял с себя полушубок, укутал сына, перекинул через плечо. Принес домой, кинул на печь, чтобы отогревался. И круто поговорил с супругой. После этого она Лёню больше не трогала. Просто не замечала, будто и нет его.

- Это ж не жизнь была, а «холодная война», - качает головой урзуфовец. - Решил я дождаться лета и бежать. А как убежишь без метрики? Отловят, в приют бросят. А в приют не хотелось... Я знал, где хранятся у нас документы, но читать не умел. И попросил помочь дружка Федю, который был к тому времени во втором классе. Забрались мы в подвал, нашли глечик, в котором находились бумаги. Нарыл Федя мне метрики, и двинул я в райцентр на вокзал. Гляжу - молодежь, человек двадцать. Подошел, спросил, куда едут. Оказалось, на Дальний Восток. Ну, я и напросился с ними. Метрики показал, поплакался, что сирота, жить не на что. Посовещались они и взяли меня с собой.

«Закодировался» в отрочестве

Оказавшись в одном из поселений, в 800 км севернее Комсомольска-на-Амуре, Дворкин пошел сначала учеником токаря на фанерный завод. В 13 лет уже второй разряд получил. А потом упросил взять его в гараж - постигать авто-слесарное мастерство.

- За машинами я умирал. Взялся капитально. Да только вот беда - пить стал, - признает Леонид Яковлевич. - Жил-то в общежитии с мужиками. Они к спиртному и приучили.

Так бы и сгинул Лёнька ни за сломанный грош, да выручила жена главного энергетика шахты. Не раз видя, как мальчишка идет, держась за забор, пьяненький, она решила вышибить клин клином. Дала ему примус с просьбой отремонтировать. А когда принес его (справились ребята на работе), завела в дом и угостила. Как пил, помнит. Что было потом - нет…

- Пришел в себя уже в больнице. Промывали желудок, что-то вливали. Неделю лежал, а эта «отравительница» (уж не знаю, чего она там намешала) передачи носила. Прибыл в общагу, мужики радуются: «А, Лёнчик пришел! Заходи, обмоем выздоровление». А меня аж воротит, - уверяет Дворкин.

С той поры он со спиртным - аккуратно. Не то чтобы вообще не пил, но очень умеренно. В основном пиво. Даже северные и фронтовые нормы спирта другим отдавал.

Вскоре сам стал заправлять машину, загонять на эстакаду, мыть. В 15 лет уже перевозил лес через замерзшую реку, пока пожилой водитель дремал рядом. В 18 - гонял трехтонный ЗиС-5 по сопкам и перевалам. Дороги были жуткие, народу гибло - уйма. И Леонид при первой возможности отправился на курсы электриков. А потом и электрогазосварщиков. Грамоту подтянул, в шахту пошел. А в 1940 году призвали в армию.

Дежавю с вражескими самолетами

Войну солдат 19-й артбригады Леонид Дворкин встретил с первого дня, в Каменец-Подольском.

- Суматоха была страшная. По нам бьют, а мы мечемся, что куры, в сарай с которыми лиса забралась. Погрузили мне на машину двух женщин с детьми, какие-то ящики. Километров 150 проехал, горючее кончилось. Отправил пассажиров в ближайшее село, сам за винтовку - и примкнул к отступающим, - вспоминает ветеран.

Немцы то и дело выбрасывали десант. Так что задача была не столько их гнать, сколько самим выжить. Грязные, голодные, с минимумом боеприпасов, наши катились вглубь страны. Местные жители порой и воды не давали, провожая злобным: «Куда ж вы, «защитнички»?

- В одном селе убили лейтенанта Мальцева. Мы как братья были, с первого дня службы. Он - богатейший баянист, а я - знатный танцор… Когда поднял плащ-палатку, которой его прикрыли, и увидел яму на месте живота, на меня помутнение нашло, - откровенничает Леонид Яковлевич. - Как заорал я, как схватил автомат. Начал палить по немцам, которых мы в плен взяли. Прибежал капитан, хотел отдать под трибунал. А тут опять фрицы полезли. Не до трибунала стало. Пули врага трибуналом стали, снаряды их.

Уже после переформировки, сопровождая машины с боеприпасами, он попал под бомбежку.

- Даже не заметил, как фашистские самолеты налетели. И бомбили, гады, и из пулеметов поливали. Один заход сделали, второй. А мы в чистом поле - легкая мишень. Убило водителя моего, сам я за руль сел. Лавирую между разбитыми машинами, прорываюсь сквозь клубы дыма. Благо водил классно. Но он таки достал меня. И лете-е-ел я вместе с кабиной, - машет рукой Дворкин.

На землю упал - зубы так и посыпались. Из раздробленной пятки натекло крови почти полный сапог. Нашли его две селянки. И притянули к полевому госпиталю. Там наспех сделали операцию, часть осколков вытащили из головы, часть осталась. Аукнулось потом годы спустя.

Лечился под Москвой, затем на Дальнем Востоке. После контузии стал сильно заикаться, страдал от головных болей. Его поставили начальником автопарка в Благовещенске. Там и узнал о капитуляции фашистской Германии.

Радость, однако, была недолгой. Как-то всех подняли на срочное построение. Командир и говорит: «Выпала нам доля воевать с японцами». Все головы опустили. Кому ж охота опять под пули? По понтонам переправились в Маньчжурию. Стали наступать.

- Однажды вез я человек тридцать раненых с передовой в госпиталь. Медсестричка со мной была, Верочка. Фамилии уже не помню, - продолжает фронтовик. - И тут японский самолет нарисовался. Прям дежавю какое-то - немцы же меня точно так накрыли. Там, правда, поле было, а тут - кругом сопки. Свернуть некуда… Открыли мы с Верой задний борт, вывели раненых. Прижались они к сопке. А я за руль - и уводить японца за собой. Чтобы их, значит, не тронул. Мчусь, выпрыгиваю на полном ходу, а он как жахнет трассирующими. Студебекер наш размолотил, а я ударился о скалу и отключился. Слышу, бьет меня кто-то по щекам. Это Вера была. Плачет и смеется: «Живой, живой!». Потом попутки нас подобрали, привезли всех в госпиталь. Его начальник обещал похлопотать о моем награждении. Да, видно, запамятовал. Ну да ладно, я ж не для медалей-орденов это делал, - машет рукой ветеран.

«Доктор» по машинам

Вскоре после капитуляции Японии его демобилизовали. «Товарищ «сфаловал» ехать на Донбасс. Думал, город такой. А оказалось - край», - улыбается ветеран.

Приехал в Сталино (Донецк), прямо на вокзале сказал случайному прохожему, что ему надо на шахту. А тот смеется: «На какую? У нас их, знаешь, сколько!?». Попал на 5-6, потом - на ремзавод. На танцах познакомился с медсестрой Марией. «Хозяин квартиры, где она жила, работал у нас на заводе инструментальщиком. Прихожу как-то, а тут он выходит. «Лёня, заходи!». Да я, говорю, не к вам. Я на свидание. Он потом ей сказал: «Маруся, я знаю этого пацана. Держись за него!». Ну, моя Мария Моисеевна и держится, - улыбается ветеран. - Вот уже 62 годочка!».

Они перебрались в Мариуполь, где Дворкин долгие годы трудился сварщиком на «Азовстали». А еще ремонтировал машины на дому. К нему, уважительно именуемому «докто-ром», очередь стояла. «Руки на металл и железо, наверное, Богом данные, без похвальбы скажу», - показывает он еще довольно крепкие кулаки.

С 1983 осели в Урзуфе, где Леонид Яковлевич даже умудрился немного в колхозе поработать. Супруге его уже 90, сына с дочкой вырастили, внуками-правнуками богаты.

- Жизнь, конечно, часто лупила. Но всё равно считаю, что вот так прожили, - показывает Дворкин большой палец. - За что спасибо моей Марусечке. Серьезных конфликтов у нас никогда не было. Лишь раз она на меня напустилась, когда я, поздно вернувшись на машине, не захотел их будить, а прям в авто заночевал. А утром она давай меня «анатомировать» за то, что в дом не пошел… Супруга недавно инсульт перенесла, говорит теперь не очень. Но я всё равно ее понимаю. Тут ведь не в ушах или языке дело, а в сердце.

Кости долбили четыре часа

Долгое время после войны его мучили страшные головные боли, из уха тек гной (спать приходилось на клеенке), заикался. В 60-х показался знаменитому мариупольскому врачу Кононову. Тот осмотрел Дворкина и вынес вердикт: «Если не делать операцию, через два месяца умрешь». Оказалось, что сгнила барабанная перепонка, разложение пошло дальше. Леонид Яковлевич не стал играть с судьбой. «Четыре часа он долбил гнилые кости. Попытался восстановить барабанную перепонку, взяв ткань со щеки, но слышать я на это ухо уже не мог, - рассказывает он. - Зато жив остался. А примерно через год после операции и заикаться перестал. Если жена не допечет, - улыбается в сторону суженой, - говорю нормально».